Когда я подошла к нему, он зашевелился, высунул из-под тряпья голову и, как мне показалось, с удивлением и испугом посмотрел на меня.
Старуха, что-то ворча себе под нос, удалилась в соседнюю каморку, такую же маленькую и грязную, похожую на темную, сырую яму, и прикрыла за собой дверь.
– Ну, рассказывай, что с тобой? – с напускной бодростью спросила я мальчугана. – Твоя бабушка сказала, что тебя избили какие-то гамены.
– Она мне никакая не бабушка, – хрипловато, вполголоса ответил он, оглянувшись на дверь.
– Она сказала, что ты у нее единственный внук…
– Она сказала! – с ноткой презрения и ненависти возразил он. – Я приемыш. Она взяла меня к себе потому, что у меня нет ни матери, ни отца, и заставляет каждый день ходить по улицам, выпрашивать милостыню у прохожих…
За стеной послышался стук, кажется, старуха что-то уронила на пол и при этом грубо выругалась. Мальчик съежился и затих.
Преодолев брезгливость, я откинула в сторону его тряпье, развязала старый дырявый платок, в который он был закутан, и на боку его увидала большущий багровый синяк. В одном месте кожа лопнула, из раны сочилась кровь. Следы побоев – многочисленные рубцы и кровоподтеки – были видны и на спине. Мое сердце сжалось от боли.
– Боже, как тебя отделали! – еле вымолвила я. – Надо промыть и перевязать рану, иначе от грязи она может загноиться. Есть тут у вас бинт или какая-нибудь чистая тряпка, полотенце?
Это был бессмысленный вопрос, и мальчишка не ответил на него, а только широко раскрыл удивленные глаза. Они были очень красивы, эти глаза, опушенные длинными мохнатыми ресницами, странно выглядевшие на его неумытом лице. Мальчик то и дело почесывал кудлатую, растрепанную голову и по временам хрипло кашлял, отчего его узкая грудь болезненно сотрясалась…
Очевидно, этот ребенок, дитя парижских трущоб, никогда не дышал свежим ароматом полей и лесов; в каморке воздух был затхлый и промозглый, на стенах виднелась плесень, по углам – паутина.
Он не сводил с меня глаз. Вероятно, моя фигура представляла слишком разительный контраст с жалкой обстановкой конуры. Когда я достала свой «мужской» носовой платок, разорвала его на несколько полос и стала перевязывать рану, мальчик сказал:
– Брось, не надо. Я привык.
– За что же тебя так исколотили негодные мальчишки? – спросила я.
– Не было никаких мальчишек, – угрюмо насупившись, буркнул он. – Это она меня отделала, старая ведьма!
– За что? – в ужасе спросила я.
– А она меня всегда лупит чем ни попадя, если принесу мало денег. Она думает, я проедаю их на леденцы, вот дура-то!.. А ты зачем сюда пришлепал, такой чистенький да нарядный?