Эмерод в смущении отдернула руку.
«У него и имя точно такое же, как у сына леди Грэнвиль, – подумала она. – Господи, как я его любила! Он женился на богатой, и я постаралась вырвать его из сердца. Неужели судьбе не надоело терзать меня? Что, если опять… Нет, нет, я не должна даже думать об этом!»
Она отступила от Эдуарда. Тот сразу стал грустным, словно надежда, вспыхнувшая в его сердце, исчезла так же быстро, как и появилась.
Наступило тягостное молчание.
– Ну, сэр Эдуард, вы выглядите еще печальнее, чем обычно, – заметил подошедший к ним доктор. – Что, сожалеете об этом плавании?
– Смейтесь надо мной доктор, если хотите, – ответил Эдуард, – но я огорчен разлукой с вами.
– Большое дитя, – сказал Ивенс, дружески пожимая ему руку, – я навещу вас, это решено. Вы найдете сестер, богатство и, может быть, жену и ребенка, – добавил он тише.
Эдуард вздохнул.
Эмерод все слышала. Она почувствовала, что краснеет, и пошла к матери, державшей Бижу на руках.
С тех пор, как произошло несчастье с Мелидой, девочка заплатила миссис Ивенс долг признательности. Когда миссис Ивенс плакала, ребенок смотрел на нее огромными черными глазами так нежно и грустно, что бедная мать улыбалась и вытирала слезы. Когда она становилась задумчивой, Бижу начинала ее целовать. В веселости детей есть что-то нежное и заразительное. Бижу стала жизнью, душой этих несчастных.
На другое утро два пушечных выстрела приветствовали восход солнца. Они входили в доки Ливерпуля. На корабле поднялась суматоха. Одни кричали «ура», другие пели. В подобный момент у всех путников бывает только одна мысль, одно стремление: поскорее схватить свои чемоданы. Они расстаются в спешке, порою не простясь друг с другом.
Доктор с семьей остановились в гостинице «Ватерлоо».
Эдуард сразу же отправился в Лондон. Он снова просил доктора сообщить ему свой новый адрес и поскорее прийти повидаться с ним, взял с Жоанна слово, что тот его не забудет и уехал.
Принесли чай и, как в первый день, когда мы познакомили читателей с семьей Ивенсов, четыре человека сидели неподвижно за столом, и чай стыл в чашках.
– Как уведомить обо всем Вильяма, не разбив его сердца с первых же слов? – спросил, наконец, доктор. – Я напишу ему, что завтра мы будем в Лондоне.
– Да, – сказал Жоанн, – но не говорите в нем о ней. Пусть лучше он узнает о несчастье от вас самого при встрече.
– Это жестоко, – вмешалась Эмерод. – Он придет встречать нас, исполненный надежды, и у вас хватит мужества сказать ему: «Твоя радость нелепа, безумец! Почему ты раскрываешь объятия? Ты не сможешь обнять даже могилу. Та, которую ты любишь, покоится на дне океана». О, это ужасно! Предупредите его осторожно, намекните, чтобы он предчувствовал беду. Хуже всего сразу же перейти от радости к горю.