Он протянул руку, погладил ее по плечу и тихонько окликнул.
— Да, Корум? Я не сплю.
Он глубоко вздохнул, собираясь снова — уже в который раз! — объяснять ей, как сильно он жаждет смерти Гландита, и обещать, что непременно вернется, отомстив своим врагам…
Но вместо этого он сказал:
— Сейчас на море бушуют штормы. Я решил пока отложить свое путешествие — до весны.
Ралина повернулась и внимательно посмотрела ему в лицо.
— Ты должен поступать в соответствии со своими желаниями. Жалость разрушает настоящую любовь, Корум.
— Но не жалость движет мною!
— Ты хочешь сказать — справедливость? Но и это тоже…
— Да, сперва я тоже считал, что именно чувство справедливости велит мне остаться, но теперь понял, что это не так.
— Тогда почему же ты остаешься?
— Решимость моя ослабела. Мне уже не хочется столь непременно и немедленно плыть на этот остров.
— Отчего же ослабела твоя решимость, дорогой мой?
— Не знаю. Что-то внутри меня — тихое, но очень прочное — оказалось сильнее этой решимости. Любовь к тебе, Ралина, победила в моей душе и жажду мести, и желание немедленно убить Гландита. Любовь оказалась сильнее всего на свете!
И тогда Ралина снова заплакала. Но уже не от горя.
Глава десятая
ТЫСЯЧА МЕЧЕЙ
Зима стояла суровая. Башни замка сотрясали злые ветры, безумствовавшие над морем. Огромные валы обрушивались на прибрежные скалы, а порой шторм был так силен, что, казалось, волны захлестнут и сам замок Мойдел.
Сумрачные дни были почти неотличимы от вечеров. В огромных каминах замка постоянно горел огонь, но и жаркому пламени не дано было изгнать из комнат вездесущую сырость. Обитатели Мойдела в неуклюжей теплой одежде из шерсти и меха походили на медведей.
А Корум и Ралина — представители двух столь сильно отличавшихся друг от друга народов — суровой зимы будто и не замечали. Они пели друг другу песни, писали простые и ясные сонеты, в которых воспевали глубину и страстность своей любви. Безумие охватило обоих — если, конечно, считать безумием то, что опровергало порой основополагающие законы их бытия. Но то было сладостное безумие.
И все-таки безумие.
Когда миновали самые сильные холода и шторма, а весна еще не решалась заявить о своем приближении; когда на скалах еще лежал снег, когда лишь изредка можно было услышать голоса птиц в серых небесах над черными прибрежными лесами, когда свинцовое море, за зиму исчерпав свою силу и ярость, устало плескалось близ утесов — именно в эту пору поздним зимним утром среди голых деревьев на берегу были замечены странные мабдены верхом на косматых низкорослых лошадях. Изо рта у всадников валил пар, кони спотыкались на промерзшей, покрытой ледком земле, позванивала упряжь, громыхали военные доспехи…