Она поехала в Олд-Бейли на интервью с Малькольмом Чамберсом. И сейчас, должно быть, вешает ему лапшу на уши, показывает свои липовые документы, завораживает его словом «доктор». Конечно, все восхищаются Малькольмом Чамберсом. Он умен, на его стороне закон, он загребает деньги лопатой. Ребус знавал полицейских, которые ему в подметки не годились; некоторые с трудом могли досчитать до двух, не говоря уж о трех. Лиза будет очарована Чамберсом. Сначала, возможно, она будет испытывать к нему неприязнь, потом к ее неприязни примешается чувство восхищения, а потом она, чего доброго, влюбится в него. Что ж, удачи ей.
Он решил возвратиться в отдел, сказать всем «до свиданья», собрать вещи и, не мешкая, отправиться домой. Они и без него прекрасно обойдутся. Дело катится в никуда; до тех пор, пока Оборотень не нанес очередной удар. Но с другой стороны, они уже так много знают о преступлении, что, того и гляди, раскусят его, как перезрелый персик. А может, он еще успеет укусить Лизу Фрейзер. Какого дьявола она забыла в Олд-Бейли, когда ей сейчас нужно сидеть в укрытии? Ему необходимо срочно поговорить с Флайтом. Где он мотается, черт бы его побрал?
– А, черт бы вас всех побрал, – пробормотал Ребус, глубоко засовывая руки в карманы.
К нему, громко переговариваясь, направлялись два студента. В их речи звучал ярко выраженный американский акцент. Они были весьма оживлены, как, впрочем, и все студенты, обсуждающие ту или иную научную концепцию, полные решимости перевернуть мир. Они собирались войти в здание; Ребус посторонился, чтобы пропустить их, но они прошли не мимо него, а сквозь него, словно он был всего лишь тенью, какой-то нематериальной субстанцией.
– Ну, это, как его, я думаю, я ей нравлюсь, но я не уверен, что я готов к этому, как его…
Вот тебе и вся концепция, подумал Ребус. С какой стати студенты должны отличаться от всех остальных людей? С какой стати они должны думать и говорить о чем-то другом, кроме секса?
– Ага, – согласился второй.
Ребус подивился про себя, не жарко ли ему в плотной белой толстовке и еще более плотной клетчатой куртке. На улице было душновато.
– Ага, – повторил американец. Его акцент напомнил Ребусу о более мягком канадском акценте Лизы.
– Она мне сказала, – голос американца становился все тише и тише, по мере того как они удалялись в глубь здания, – что ее мать ненавидит американцев, потому что один американец чуть не изнасиловал ее во время войны. Усек?
Усек. Он уже слышал это выражение. Но где? Он засунул руку в карман пиджака и достал оттуда сложенный листок бумаги. Развернул и начал читать: Я НЕ ГОМОСЕКСУЛИСТ, УСЕКЛА? Это была фотокопия письма Оборотня.