– Вряд ли. Мы же в одном районе, скорее всего, программы у нас одинаковые. Келвин, конечно, мне поможет, даже без особого труда.
– А ты разве его так хорошо знаешь?
– Мы живем по соседству с тех пор, как я родилась, но… Кого я плохо знаю, так это тебя. Если бы мама не велела мне с тобой поговорить…
– Ну, со мной тебе проще. Я тебя старше всего на год.
– Откуда ты знаешь?
– Сказали.
– Кто? Кто сказал?
– Не помню.
– Это нечестно. Ты все помнишь.
Голос ее зазвучал жестче, собраннее – как у ее мамы.
– Сам догадался, – сказал Тристрам, едва заметно улыбнувшись.
– Неправда. Тебе кто-то сказал. Вероника!
– Нет. Не она.
– Кто же тогда?
Голос такой же собранный, но еще и жалобный.
– Говорю же, не помню. Правда.
– Не хочешь и не надо. А помочь я попрошу Келвина.
Тристрам вздохнул, давая понять – «как хочешь, дело хозяйское», и, не говоря ни слова, стал собирать книги. Потом небрежной походкой подошел к забору, перебросил через него книги и полез сам. Когда он перевалился на свою сторону, джемпер зацепился за штакетину, и на какой-то жуткий миг Тристрам повис. Вспотев от натуги, покраснев, он аккуратно отцепил джемпер и спрыгнул вниз. Оглянуться на Дженни не посмел – но она и не думала смотреть ему вслед. Она уже ушла в дом, демонстративно не оборачиваясь.
Я же следил за ними во все глаза. Можно было подумать, что они организовали эту сцену специально для меня – порадовать после пробуждения. Обидчивые детишки, интересно, что они там не поделили? И вообще, это разрыв навсегда? Нет, не может быть.
– Келвин! Ты уже оделся?
– Почти, мама. А что?
– К тебе пришла соседская Дженни. Я сказала, что у тебя урок вождения, с отцом.
Ко мне?
– Предложи ей кофе. Я сейчас спущусь.
Какого черта ей от меня надо? Хочет, чтобы я занял место Тристрама? Что за чушь! Вот именно: что? Я натянул белье, и почему-то вдруг стало очень важно, чтобы оно было чистым, брюки отутюженными, рубашка в полном порядке. Я посмотрел на себя в зеркало – хоть плачь! Толстяк, брюки пузырятся на бедрах. Размазня, лицо словно груша, губы, как всегда, слишком красные. Им придется полюбить мою душу и лишь позже, – кое-что еще, ниже.
Мама крутилась вокруг Дженни, та отвечала ей вежливо и с достоинством. Я молча ей улыбнулся. Правда же, Келвин, в один прекрасный день Дженни кого-то осчастливит, станет кому-то чудесной женой? Ну, матушка, ты даешь! Я снова улыбнулся Дженни – будь как дома, я твой друг, мы соседи, и ты просто заглянула в гости, это вполне естественно, хотя за все твои тринадцать лет это лишь третий или четвертый раз. Тринадцать лет! Столько еще всего впереди!