Николай опять поставил автодозвон, сел в кресло, включил телевизор и стал бездумно переключать каналы. Остановился на новостях, где показывали толпу, собравшуюся возле головного офиса МММ. Если в понедельник там еще пытались соблюсти хорошую мину при плохой игре, то теперь диктор бодрым голосом сообщал, что котировка акций МММ снижена почти в сто раз. Корреспондент пытался взять интервью у кого-нибудь, но люди, кто со злыми, кто с отчаявшимися лицами, то отталкивали микрофон, то бросали короткие реплики, в основном заглушаемые в эфире коротким писком, означавшим использование в качестве ответа русского мата. Только одна женщина с зареванным лицом уцепилась одной рукой за микрофон, другой за рукав телевизионщика, как будто ожидала от него немедленной помощи. Сбивчиво выкрикивая сквозь слезы слова, она рассказала, что ее семья продала квартиру и вложила все деньги в акции. Ошалевший корреспондент, бормоча что-то невнятное, с трудом вывинтил микрофон у нее из рук, но она успела отчаянно крикнуть напоследок, – Как же нам теперь жить, помогите же кто-нибудь!
Картинка переключилась. Диктор тем же бодрым голосом, но уже на фоне самого себя в студии, сообщил, что из-за событий вокруг МММ уже произошло несколько случаев самоубийств.
В это время длинные гудки в динамике телефона сменились женским голосом. Николай бросился к трубке. После короткого разговора он узнал, что никаких несчастных случаев с названными им лицами не зафиксировано. Тут Николай облегченно вздохнул, но, как оказалось, большая часть сведений о происшествиях текущего дня поступает только к вечеру.
День, залитый летним зноем, тянулся нескончаемо долго. Залетевшая оса, нудно звеня, билась об оконное стекло, упорно не замечая распахнутую рядом балконную дверь. Николай скатал в трубочку газету, улучив момент, шлепнул по стеклу. Раздавленная оса прилипла к фотографии полковника Смолина. Она еще чуть шевелила лапками и пыталась согнуть брюшко в надежде ужалить врага, но ей мешали выдавленные и прилипшие к газете внутренности. Николай вдруг вспомнил полковника, который, так же согнувшись, дергался на полу с развороченным животом, и внезапно ему стало плохо. Он едва успел добежать до туалета. Приступы рвоты шли один за другим, пока в желудке хоть что-то оставалось. Вконец обессиленный он едва смог умыться и почистить зубы. Ничего уже не хотелось дожидаться, оставалось только одно желание – забыть все. Он с трудом нашел две оставшихся последними таблетки снотворного, принял сразу обе и повалился на диван, накрывшись сдернутым с него пледом.