Около половины крестьян сидели на оброке — преимущественно в нечерноземных и северных губерниях. Вести здесь барщинное хозяйство в значительных размерах помещики не хотели — земли плохие, доход небольшой. Поэтому барская запашка занимала обычно 20—25 процентов земель. Крестьяне здесь больше занимались промыслами, на месте и в отход. Они пользовались, конечно, большей свободой, чем барщинный крестьянин. Вносили господину оброк, но непрерывный рост платежей (в 4—5 раз за 1760—1790-е годы!) сильно ухудшил и их положение. Если в 50-е годы поволжский крестьянин платил 1—1,5 рубля в год, то в 60-е — начале 70-х годов — уже от 2 до 4 рублей. В обширных шереметевских вотчинах, лежавших на Нижегородчине, оброк с 1750 по 1763 год подскочил с 1,5 до 3,4 рубля. Оброчные, как и барщинные крестьяне, помимо основной работы, исполняли много дополнительных — рыли канавы, осушали болота, строили дома и сараи, пряли и ткали, собирали грибы и ягоды и т. д. В барский дом, в имение или в Петербург, Москву возили всякие «столовые запасы» — муку и мясо, масло и яйца, овощи и дары лесные, мед и так далее.
Крестьян все более стесняют в правах, и без того мизерных. Серия указов 30—60-х годов запрещает им иметь недвижимость, брать подряды и отходы, давать векселя и выступать поручителями, торговать без разрешения помещика. В 1760 году указ Елизаветы Петровны разрешил помещикам по их усмотрению ссылать крестьян на поселение, а через пять лет они получили право отправлять их на каторгу. Еще через два года по еще одному указу «матушки» Екатерины II крестьянин потерял даже право подать жалобу на своего господина, за небольшими исключениями: повреждение государственного интереса, укрывательство от службы, лихоимство, корчемство, укрывательство чужих беглых крестьян, блуд с рабою.
Крестьян, эту, как тогда говорили сами помещики, «крещеную собственность», они продавали и покупали и семьями и порознь, дарили, выменивали на борзых щенков и лошадей.
При таком порядке помещики привыкли смотреть на своих крепостных как на неодушевленные вещи или скот, им принадлежащие. Даже просвещенные люди «золотого века» российского «шляхетства» не считали зазорным, более того — полагали само собой разумеющимся так смотреть на «подлое сословие». Что говорить об остальных чванливых вельможах, фаворитах, попавших «в случай» и хватавших чины, награды, имения и крестьян, золото и бриллиантовые подвески, своре хапуг-чиновников, провинциальных помещиков, с завистью смотревших на петербургских и московских вельмож, петиметров и франтов, подражавших им во всем. Для всей этой оравы господ с их домашними нахлебниками, лакеями, клиентами требовалось много денег и еды, питья и развлечений. И они неистовствовали вовсю, сдирая с крестьян три шкуры, закладывая и перезакладывая имения, продавая налево и направо «крещеную собственность» и всякую другую — дома и кареты, гончих и гнедых. Главная же забота — выжать из крепостного побольше, подучить деньги, чтобы кутить, развратничать или копить по примеру Коробочки и Плюшкина, тоже имевших в екатерининское время своих предшественников, как и те «негодяи» из фамилий знатных, которых обличал Грибоедов.