Отделанные золотом ножны утонули в медвежьей шкуре у ног императора. Рубины на рукояти, напоминание об отданной за владыку крови, вспыхнули и угасли; зато загорелись глаза вскочившего Верного. Леопард оскалился, длинный хвост стеганул по бокам. Будь у Льва Ич-Тойвина хвост, так же хлестал бы…
– Пусть сиятельный поручит хранить свою священную особу тому умнику, чье лживое перо потрудилось над этим! - Злополучный донос, безжалостно смятый, отправился вслед за саблей.
Император побагровел:
– Твою таргальскую змею доставят к палачам! Ты сам услышишь ее признания!
– Еще бы, у палачей-то! Признания рыцаря того же свойства? Может, так и меня признаться заставят? Попробуем, мой император?
Омерхад шагнул к непокорному и с маху влепил ему пощечину.
Голова Ферхади мотнулась; Лев Ич-Тойвина медленно выдохнул сквозь стиснутые зубы, завел руки за спину и сцепил там в замок. В кабинете установилась тишина, нарушаемая лишь горловым рычанием Верного.
– Поди на место, - бросил леопарду владыка.
Верный растянулся у подножия императорского кресла, но злые огоньки в глазах не притушил. Одно слово - и кинется.
– И ты, Ферхади, - буркнул сиятельный. - Зачем так говоришь? Я знаю, ты верен. Другого начальника стражи не хочу. Но ты воин и не лезь в политику.
– Мариану не отдам, - зло отчеканил Ферхад иль-Джамидер. - Ее честь - моя честь, ее жизнь - моя жизнь, ее вина - моя вина.
– Дурак, зачем себя с бабой вяжешь? А ну как вправду повинится?
– Повинится - отвечу. Она жена мне.
– Тогда, - скрипнул зубами император, - запри свою жену в доме, и чтобы ни одна живая душа из посторонних словом с ней перемолвиться не могла. Будет тихо сидеть - будем считать, что зря ее оговорили. Понял?
– Понял, - склонил голову Ферхади.
– Саблю подбери. Я тебя не отпускаю. Ишь ты, швыряется…
Благородный Ферхад иль-Джамидер преклонил колено у ног владыки:
– Молю сиятельного о прощении.
Впрочем, все трое - включая Верного - прекрасно слышали, сколько на самом деле в голосе молодого императорского родича мольбы, сколько - подобающей подданному почтительности, а сколько - всего лишь холодноватой вежливости. И все трое понимали, что такой демарш от доселе безоглядно верного начальника стражи император вряд ли оставит без последствий. Просто не должен оставлять.
Когда Лев Ич-Тойвина вернулся домой и заглянул в спальню молодой жены, Мариана спала. Ферхади тихо прикрыл дверь. И лишь на пороге собственной спальни подумал: а когда это рыцарь признаться успел, да еще так, чтоб до императора дошло? Никак ведь такого быть не может!
Впрочем, нет, грустно усмехнулся Щит императора. Может. Если злополучный сьер Бартоломью такой же шпион и убийца, как Мариана, - и не больше Марианы знает о собственных признаниях.