3. Благородный Ферхад иль-Джамидер, прозванный Лев Ич-Тойвина
Обычно, стоя у трона императора, Лев Ич-Тойвина не вслушивался ни в речи владыки, ни в доклады его приближенных. Дела государственные не по его чину и разумению, его дело - хранить А здесь, в тронном зале, и хранить-то не особо нужно: трудами придворного заклинателя трон сиятельного недоступен для стрел и клинков, а сторонним чароплетам во дворец хода нет. Ферхад по левую руку и Амиджад по правую - всего лишь зримые символы нерушимости воли владыки. Устрашение непокорным, напоминание верным. И что за дела, если Амиджад мечтает выслужиться и сместить соперника, а Ферхад вспоминает вчерашнюю пирушку или объятия очередной красотки; лишь бы на лицах - суровая бдительность.
Но сегодня воспоминания о минувшей ночи то заставляли Ферхади хмуриться, то вгоняли в ярость. Щит императора гнал неподобающие мысли, но непокорные возвращались - и грызли, и терзали подобно смрадным гиенам. И одно оставалось спасение: слушать в оба уха сетования военного министра, а потом - жалобы казначея, а после - оправдания сборщика налогов. Укладывать в голове их речи, прикидывать, где соврали. Представлять, как бы ответил он, и размышлять, почему владыка отвечает иначе. Глупое развлечение, но все ж интересней, чем подсчитывать, сколько светлых отцов встретил сегодня во дворце.
А потом в зал ввели таргальца, и Льву Ич-Тойвина стало не до развлечений. Ферхади бросило в жар; затылком чуя торжествующий взгляд императора, сам он жадно вглядывался в лицо рыцаря. Искал страх, досаду, растерянность, злость, отчаяние, - все, что привык видеть на лицах разоблаченных врагов сиятельного. И не находил.
Рыцарь был невероятно, запредельно, мертво спокоен. Ему задавали вопросы, он отвечал. Признавал вину, и всякому видно было, что признает чистосердечно: палачи, бесспорно, рыцаря и не коснулись. Скрипели перья писцов, и возмущенный шепоток разливался среди придворных: надо же, совсем Таргала обнаглела, пора, ох пора поучить смирению! А Лев Ич-Тойвина чуял тухлый запах лжи.
С таким лицом - не каются. С таким лицом без вины на себя вину берут. А то он в своей сотне подобного не видел, а то самому не приходилось по молодости да глупости!
Чем дольше слушал Ферхад иль-Джамидер признания таргальского рыцаря, тем явственней слышал фальшь. А уж когда Мариану помянули… Глазки, говоришь, капитану строила? В каюте, говоришь, запереть пришлось? Постой, сьер рыцарь, да уж не ради ли Марианы вся ложь твоя?! Сердце Ферхади кольнула игла ревности. Тоже любишь. Все с тобой ясно, рыцарь. Показали тот же донос, что владыка мне под нос ночью сунул, пригрозили девицу палачам швырнуть, - и ты отдал свою честь в обмен на ее жизнь. Оговариваешь себя, короля своего предаешь… и я бы должен презирать тебя и ненавидеть, но вот не могу. Потому что не знаю, как бы сам поступил на твоем месте. Еще вчерашним утром - знал, а сейчас не знаю.