- Вот единственная вещь, - проговорил он, улыбаясь, - на которую я смотрю, единственная вещь, которую я здесь вижу в течение десяти лет. Прюдом говорил: "Эта сабля - лучший день моей жизни". А я скажу: "Эта шпилька - вся моя жизнь".
Я подыскивал какую-нибудь подходящую к случаю фразу; наконец спросил:
- Вы страдали из-за женщины?
Он сказал порывисто:
- Скажите лучше, что я до сих пор страдаю, как проклятый... Но идемте на балкон. У меня чуть было не сорвалось с языка ее имя, но я побоялся его произнести. Ведь если бы вы сказали, как про Софи Астье: "Она скончалась", я сегодня же пустил бы себе пулю в лоб.
Мы стояли на широком балконе, откуда видны были два залива, один справа, другой слева, окруженные высокими серыми горами. Наступила та сумеречная пора, когда солнце уже зашло и землю озаряет лишь его отблеск, догорающий в небе.
Он спросил:
- Скажите, Жанна де Лимур жива? Он пристально смотрел мне в глаза, взволнованный, смятенный.
Я улыбнулся:
- Еще бы.., и стала еще красивее, чем прежде.
- Вы знаете ее?
- Да.
Он колебался.
- Близко?
- Нет.
Он взял меня за руку.
- Расскажите мне о ней.
- Рассказывать, в сущности, нечего. Это одна из самых очаровательных парижанок или, точнее, парижских кокоток, которая ценится очень высоко. Живет она в свое удовольствие, с княжеским размахом. Вот и все.
Он прошептал: "Я люблю ее" с таким выражением, словно хотел сказать: "Я умираю".
И вдруг начал рассказывать:
- Да, мы прожили с ней три года. Что это была за чудесная и мучительная жизнь! Раз шесть я чуть было не убил ее; она пыталась выколоть мне глаза той шпилькой, что вы видите здесь. Вот, взгляните на белую точку под моим левым глазом. Мы любили друг друга! Такую страсть не объяснишь. Да вы и не поймете.
Существует, вероятно, обычная любовь - взаимное тяготение двух сердец, двух душ. Но существует, несомненно, и другая любовь, тягостная, жгучая, безжалостная - необоримое влечение двух несхожих людей, которые одновременно ненавидят и обожают друг Друга.
Эта женщина разорила меня в три года. У меня было четыре миллиона, и она спокойно, хладнокровно промотала их, пустила по ветру с мягкой улыбкой, которая зарождается у нее в глазах и тут же озаряет все лицо.
Вы ведь знаете ее. В ней есть что-то неотразимое! Что именно? Понятия не имею. Быть может, все дело в ее серых глазах? Взгляд их впивается в вас, как бурав, и уже не отпускает от себя. Или, вернее, в ее улыбке, мягкой, равнодушной, обольстительной, похожей иной раз на маску? Ее томное очарование пленяет постепенно, оно исходит от всего ее существа - от тонкого стана, который слегка покачивается при ходьбе, ибо она не ходит, а скорее скользит, от ее голоса, красивого, медлительного - он кажется музыкой, сопровождающей ее улыбку, - от каждого ее движения, движения ритмичного, четкого, опьяняющего своей поразительной гармонией. Целых три года я видел только ее одну! Как я страдал! Ведь она изменяла мне направо и налево! Из-за чего? Просто так, ради того, чтобы изменить. А когда, узнав об этом, я называл ее девкой и шлюхой, она спокойно во всем признавалась. "Разве мы женаты?" - спрашивала она.