Она шагнула вперед — и под ноги ей выстрелил сноп металлического, жесткого света.
Чтобы не упасть, она отшатнулась назад и схватилась рукой за спинку колченогого стула. Стул закачался, тоже как пьяный, поехал под тяжестью ее тела, ножка стула подломилась, и Алла упала — шумно, позорно, вместе со стулом, а Ахметов стоял и улыбался бессмысленно.
— Ну что же ты, крошка, — сказал он заплетающимся языком, — что же ты… ну поднимись… ну я сейчас…
Он протянул ей руку. Она оттолкнула ее. Встала сама. Отряхнула платье. Старалсь не смотреть в ту сторону, на пол, себе под ноги, откуда в нее ударил снизу этот странный, жестоко-ослепительный свет. Она даже не спрашивала себя, что это. Она знала — это сделал он. Еще будет время посмотреть. Еще будет время спросить. Если, конечно, они не слишком крепко надерутся к утру. Позвонить Беловолку? Сотовый в сумочке. Лень. Потом. Когда ты не будешь лыко вязать?.. Все равно потом. Сейчас нельзя. Я гостья. Я в его личном Эрмитаже, в его бедняцкой сумасшедшей Третьяковке. Когда я падала, подумала она, моя черная юбка задралась, и он увидел мои ноги. Он сейчас будет вожделеть меня. Он начнет приставать ко мне. Все эти разговоры кончатся одним — тем, что ей так отлично известно. Зачем она сюда явилась?! Какого дьявола?!
— Любочка, голубочка…
— Я тебе не голубочка. Это все твои поделки? — Она обвела подвал рукой.
— А то чьи же! — Он выпятил под грязной рубахой тощую грудь. — Ахметов и без красок художник. Классные инсталляции?.. у, конфетки… первое место на Биеннале в Гран-Пале, золотая медаль…
— Что такое… инсталляции?.. — Ее голос внезапно сел, охрип. — Ин… что?..
Она впервые слышала это слово. Оно пугало ее. Так же, как все, что тут обступало ее со всех сторон.
— Ух ты, ах ты, она не знает… Ну, разгляди получше!.. И садись. Да садись ты, не бойся!.. Любка… — Она вспомнила, как Беловолк сказал когда-то, вспоминая о Любиной карьере там, в Америке: «А была рыжая Любка Фейгельман, красно-рыжая, как и ты». — Кто бы мог подумать, что у старика Ахметова, в его вертепе, в его берлоге…
Она искоса глянула на него. «Ты совсем не старик, — подумала она отчего-то зло. — Тебе от силы пятьдесят… а то и меньше. Алкоголики рано старятся. Тебя бы отмыть, почистить. И чтобы ты не пил водку хоть дня три, четыре».
— Где ты берешь деньги на водку? — спросила она, осторожно садясь на стул, такой же колченогий, как тот, сломавшийся.
— Да где угодно… где угодно. — Он засуетился, нашаривая посуду в распахнутом старом буфете. — Где угодно, видишь ли.
— Крадешь, что ли? — Она была не особенно деликатна.