— Кто ж его не знает? Мужик тертый.
— Вот именно. Но он пока подождет… У меня еще полчаса времени… Надо бы поговорить, Коленька, как ты считаешь?
— Давайте без фамильярностей… — сказал Николай Григорьевич, которого Петр Авдеевич снова назвал Коленькой. — Я же не зову вас Петенькой. Наш дом на Сретенке помните?
— Ну еще бы, встречались там как-то…
— Но только не со мной, — уточнил собеседник, не позволяющий называть себя Коленькой.
— Не с тобой, — согласился Петр Авдеевич. — С твоей подчиненной женского пола. А номер квартирки не напомнишь?
— Все та же, семьдесят вторая, — сказал Николай Григорьевич. — Что-то с памятью вашей стало… А что, разве вы с Олечкой плохо провели время? все забыли?
— Да нет, как такое забудешь… Ты туда скоро подъедешь?
— А я уже там, — сказал Николай Григорьевич. И отключил связь.
— Кирилл, разворачивай, на Сретенку едем, — сказал Петр Авдеевич водителю.
— Вы же в Генпрокуратуру собирались? — посмотрел на него через зеркальце заднего обзора водитель. — Там опаздывающих не любят, сами говорили.
— Подождут, — кивнул Петр Авдеевич. — Мы сейчас поедем в одну контору, которая поважнее твоей прокуратуры.
— Молчу, — сказал Кирилл. — В контору, значит, в контору… Это куда сами прокуроры боятся опаздывать?
— Вот-вот, вроде того, соображаешь, — похвалил Петр Авдеевич.
На Сретенке они остановились возле дома сталинской постройки, Кирилл вышел первым, осмотрелся, вошел в нужный подъезд, снова вышел, махнул рукой хозяину: все чисто. И сопроводил его до лифта, после чего вернулся в машину.
Обитая искусственной кожей металлическая дверь в квартиру с тусклым номером 72 была приоткрыта. Из глубины доносились неразличимые голоса, похоже, там работал телевизор.
— Можно? — осторожно спросил Петр Авдеевич, стукнув пальцем по стояку.
— Входите, открыто! — отозвался мужской голос. — Раздевайтесь и закройте дверь на засов.
Петр Авдеевич прошел переднюю, на ходу взглянув на себя в зеркальце, потом огляделся. С тех пор, как он здесь побывал около года назад, ничего не изменилось.
Он подошел к двери в комнату, откуда доносились телевизионные голоса, заполненную непонятной аппаратурой с мониторами, по которым ползли заставки, и замер на пороге.
На черном плоском экране огромного телевизора он увидел себя и Тамару, разговаривающих пятнадцать минут назад. Тот, кто только недавно потребовал, чтобы его называли по имени-отчеству, сидел в кресле с высокой спинкой, так что над ней был виден только его светлый ежик.
— Да вы садитесь, — сказал ежик. — Вместе послушаем.
— "…Кстати, могу я взглянуть на ту расписку? И пусть адвокат посмотрит со мной вместе, а то я в этих делах не понимаю…