— Что вы предпочитаете к кофе? Коньяк, ликер? — с улыбкой спросил Турецкий.
— То же, что и вы, Саша.
— Жаль.
— Почему?
— Потому что я — коньяк. Медики считают, что он сосуды расширяет.
— А что, в этом уже есть надобность? — Она в игривом ужасе округлила глаза.
— Пока нет, — таинственно сказал Турецкий. — Знаете анекдот, как Гоги умирал?
— Нет, но хочу!
— Так это же просто замечательно! — воскликнул он и усмехнулся откровенной двусмысленности. — Уехал на чужбину Гоги, заболел и умер. Случайные соседи захотели оповестить его родных, но решили сперва их подготовить к печальной вести. Дали телеграмму: «Гоги очень болел, наверно, уже умер». Родня недоумевает, пишет ответ: «Срочно сообщите: он жив или умер?» — и получает другую телеграмму: «Пока умер». Вот и у меня — пока нет. Но я за рулем.
Римма смеялась так прелестно, что смотреть на нее было сплошное удовольствие.
— А разве такого важного следователя, как вы, Саша, милиция еще останавливает? — спросила наивно.
— С чего вы взяли, что я важный?
— Алексей Алексеич предупредил. Такой, говорит, шибко важный, что с ним надо держать ухо востро! Это действительно так?
Флирт разгорался вовсю. Но ведь было и дело. И Турецкий постарался переключить даму на нужную волну, чему весьма способствовали две рюмочки коньяку, принесенные пухленькой буфетчицей.
Римма, выпив, снова разгорелась было, но от вопросов Турецкого быстро поскучнела. Стала рассказывать.
О «товарищах» из ФАПСИ Александру Борисовичу в общих чертах уже было известно. Так что Римма просто подтвердила сам факт их пребывания в институте и обнажила суть их интереса, проснувшегося, ни много ни мало, через три месяца после кражи. Это уже должно о чем-то говорить. Но настоящим открытием для Турецкого стала случайно брошенная ею фраза:
— Эти хоть вели себя пристойно…
— А что, были и другие? — осторожно спросил Турецкий, чувствуя, как стало вдруг горячо. То все тепло да тепло, а тут будто пламя полыхнуло.
Еще одна рюмочка и новая чашка кофе для Риммы пришлись как нельзя кстати. Сам Александр Борисович ограничился кофе.
Словно ощутив заново былой страх, Римма, со страстью подлинного художника, с такой яркостью изобразила картину посещения ее бандитами, что Турецкий восхитился и памятью ее, и темпераментом.
— Давайте еще раз: как они выглядели?
Лучше других у нее получился портрет главного, одетого как все московские «качки» — куртка, цепи, желтые зубы, отсутствие шеи, прижатые к черепу уши и прочее. Низкий, хриплый голос, жующая нижняя челюсть. Но речь — без мата, хотя очень грубая и жесткая. Одно ругательство всего и прозвучало: сука, но к кому оно относилось — к ней или Игорю Махову — она не поняла. Речь-то ведь шла главным образом о нем. Где живет, с кем, где работает и так далее. А она знала не больше всех остальных.