И Арриэтта рассказала ему о том, как они добывают то, что им нужно, какая это трудная и опасная работа. Она рассказала ему о кладовых в подполье, о подвигах Пода в его молодые годы, о его ловкости и мужестве; описала те далекие времена, еще до ее рождения, когда Под и Хомили были богаты и у них была музыкальная табакерка, покрытая золотой филигранью, и крошечная птичка, сделанная из перышек зимородка, вылетавшая из табакерки, — она хлопала крылышками и пела песенку; и кукольная мебель, и малюсенькие стаканчики из зеленого стекла; серебряный чайник из горки в гостиной, атласное покрывало и вышитые простынки… «Они у нас до сих пор есть, — сказала Арриэтта, — это Ее носовые платки…» «Она», как мало-помалу догадался мальчик, была тетя Софи наверху. Он узнал, как Под добывал вещи в Ее спальне, пробираясь при свете камина среди безделушек на туалетном столике; он даже взбирался по пологу и расхаживал у Нее по одеялу. А Она следила за ним глазами, а иногда даже разговаривала с ним, потому что, объяснила Арриэтта, каждый день в шесть часов вечера Ей приносили графинчик доброй старой мадеры, от которой к полуночи не оставалось ни капли. Никто ее не винил, даже Хомили, потому что, как говорила Хомили, у Нее, бедняжки, так мало осталось удовольствий в жизни. И после первых трех рюмок, объяснила Арриэтта, Она не верила ничему, что видели ее глаза!
— Она думает, что папа вылезает из графина, — сказала Арриэтта. — Когда-нибудь, когда я стану постарше, он и меня возьмет к Ней, и Она подумает, что я тоже вылезла из графина. Ей это будет приятно, говорит папа, Она к нему привязалась. Однажды он взял к Ней маму, и тетя Софи очень обрадовалась и потом все спрашивала, почему мама больше не приходит, и говорила, что ей разбавляют мадеру водой, потому что один раз она видела маленького мужчину и маленькую женщину, а теперь видит лишь одного мужчину.
— Хорошо бы, если бы она и про меня думала, что я вылез из графина, — сказал мальчик. — Она учит меня писать, диктует мне диктовки. Я вижу ее только по утрам, а по утрам она сердитая. Она посылает за мной, смотрит, чистые ли у меня уши, и спрашивает миссис Драйвер, выучил ли я урок.
— А на что похожа миссис Драйвер? — спросила Арриэтта. (Как восхитительно было разговаривать вот так, небрежно, о миссис Драйвер!.. Как храбро с ее стороны!)
— Она толстая, у нее растут усы, и когда она купает меня, она изо всей силы трет мочалкой по синякам и ссадинам и говорит, что — дай только срок! — отшлепает меня туфлей.