Исповедь школьника (Золотов) - страница 27

…Покончив с завтраком, я посмотрел на часы. Девятнадцать минут одиннадцатого. Ну что такое, эти стрелки совсем не хотят двигаться! Я помог отцу убрать со стола, сходил, почистил зубы и стал собираться в дорогу. Что ж, если идти медленно-медленно, то, в принципе, уже можно выходить.

— Ну все. — Я открыл входную дверь. — Значит, в десять я вернусь.

— Только не позже! — Я кивнул. Дверь закрылась за мной.

Еще издали я увидел высокую, гибкую Ленькину фигуру в белом костюме, возле чугунной ограды. Он уже ждал меня. Я взглянул на часы. Без пятнадцати…

— Ну вот, — деланно нахмурился я, хотя мне было очень приятно. — Опять ты пришел раньше меня. Получается, что я опоздал?

Ленька улыбнулся.

— Извини! Так уж получилось. Ну что, идем? Мы пошли по тропинке, ведущей в яблоневый сад.

— Ты знаешь, мне сегодня приснился странный сон, — задумчиво сказал Леонид. — Будто я просыпаюсь, и уже одиннадцать часов. Я вскакиваю, вылетаю за дверь, одеваюсь на бегу, и вижу издалека — ты стоишь на углу, ждешь меня, держишь ракетки в руке. Я только успевал добежать до утла, а тебя уже нет… Странно, да? Я кивнул, пораженный, но ничего не сказал.

— Кстати, — спросил Ленька, — а где ракетки?

— А вот они, — я показал ему черный футляр на ремне через плечо, с изображением серебряного орла.

— А-а… — Ленька даже на секунду приостановился. — В твердом кофре! Ничего себе! Можно посмотреть?

— Сейчас, пойдем — покажу. — Мне не терпелось поскорее добраться до места. Мы двинулись дальше.

Место, выбранное нами для игры, находилось с южной стороны яблоневого сада (недалеко от Ленькиного дома), и служило раньше футбольным полем, пока какие-то строители не прорыли поперек него глубокую канаву — проложить какие-то трубы. Трубы так и не проложили, а канава осталась, чисто по-русски. Для футбола это поле теперь, понятно, не годилось, но зато для бадминтона была в самый раз.

Мы расположились на траве, в зеленой тени густой раскидистой яблони, разложили вещи, сняли свои одежды и аккуратно повесили на ветвях дерева, чтобы не запачкать. Затем взглянули друг на друга — и дружно рассмеялись: у нас оказались совершенно одинаковые плавки. Мы их вместе купили в прошлом году, в спортивном магазине при нашем бассейне: американские, очень красивые — узенькие, ярко-синего цвета, сорок второй размер — для меня, и сорок четвертый — для Леньки. И теперь мы надели их, не сговариваясь — получилось смешно — и как-то странно, как и с Ленькиным сном. А вообще, если честно, я испытывал жуткое волнение, когда Ленька разделся передо мной и остался в одних плавках — я как будто заново увидел его прекрасное, стройное тело, теперь окрашенное загаром. Он действительно заметно похудел, но от этого стал еще красивее, как мне казалось. И еще другое — новое, незнакомое ощущение: мне было немного стыдно и, вместе с тем, очень приятно самому стоять перед ним почти полностью обнаженным, так, чтобы он видел меня всего, и я чувствовал всем своим телом его взгляд… От этого я ощущал внутри упоительно — сладостный трепет и чувствовал, как румянец густо заливает мое лицо, шею и грудь — как все светловолосые, я очень быстро краснел. Мне было неловко, что Ленька может это заметить и удивиться, и от этого я еще больше смущался. И еще… еще, не знаю, как сказать: я вдруг почувствовал, что сейчас мой организм здорового мальчишки предательским образом выдаст мое волнение — так, что это станет отчетливо видно со стороны, и тогда — о, позор! В общем, и смех, и слезы. «Надо было, — подумал я с горечью, — надеть, что ли, какие-нибудь джинсовые шорты, или спортивные трусы, а не только одни тоненькие облегающие плавки… Но вообще — ведь мы столько раз купались вместе, и даже рисовали друг друга у бассейна — и ничего, а теперь он так волнует меня, теперь — все по-другому…»