Потом показалась карета.
Она ехала медленно, будто погребальная колесница. Солдаты, сопровождавшие экипаж, увидев, какое несметное море народа окружает заставу, закричали – на тот случай, если их, не дай Бог, примут за защитников короля:
– Да здравствует нация!
– Да здравствует нация! – хором отозвались национальные гвардейцы, салютуя оружием, а за ними вся толпа заорала так громогласно, что я едва ли не присела на землю, наполовину оглушенная.
Люди, окружавшие меня, казались мне сумасшедшими. Мало того, что они сбежались сюда в таком количестве, что невозможно было двинуться с места; мало того, что они из любопытства залезли на крыши домов, деревья, сидели в окнах, – они еще и взбирались на подножки и совали головы внутрь экипажа, вскарабкивались на карету спереди и сзади, цеплялись за лошадей. Никто не снимал головных уборов. Проклятия, брань и угрозы неслись со всех сторон. Я с болью представила себе, каково им там, в карете, – я бы и врагу не пожелала такого.
Для дополнительной защиты карета была окружена несколькими гренадерами, но их мохнатые шапки закрывали окна и мешали зрителям в полной мере наслаждаться спектаклем, поэтому их все время отталкивали. Гренадеры упрашивали, умоляли народ, даже приказывали именем Национального собрания, но голоса их терялись во всеобщем гуле, криках и воплях.
Движение и толкотня усиливались, и мне снова стало казаться, что я задыхаюсь. Я дышала будто горячей пылью, а не воздухом. На меня уже дважды накатывала такая слабость, что я смогла устоять, лишь уцепившись за своих соседей.
Карета приближалась, и я вдруг с радостью увидела на козлах Дюрфора.
Он был жив. Валори и Мальден – тоже. Стало быть, слух о гибели телохранителя оказался ложным. Сейчас, конечно, им приходилось несладко: толпа, не имея возможности достать до короля, всю свою ярость обращала против них. В них летели камни и самые страшные угрозы, их пытались бить палками, к ним тянулись ужасные железные крюки. Гренадеры не могли их защитить, они – все трое – оставались живы только благодаря чуду. Я, сколько ни поднималась на цыпочки, могла видеть Дюрфора только время от времени. Облака пыли то и дело окутывали карету, катившуюся крайне медленно, ибо лошади в такой давке могли двигаться только шагом, а люди весьма неохотно уступали кортежу дорогу.
Когда экипаж приблизился ко мне совсем вплотную, движение народа усилилось. Цепь гренадеров то и дело прорывалась, и сразу два или три недоумка, беспощадно ругаясь, совали свои безобразные лица внутрь кареты. Я заметила королеву – смертельно бледную, со сжатыми губами. Она уже несколько часов ехала под этим кошмарным наблюдением, терпела это гнусное любопытство, но теперь ей, видимо, стало невмоготу, и она резко опустила штору на окне.