Я назвал имя, статью, срок — так положено.
— И зачем нас сюда притащили? — спросил я.
— На расстрел, — невозмутимо ответил один из заключенных.
— На расстрел?
— Да. Я приговоренный. Из Сусумана. Я замолчал, не зная, что сказать.
— Мы здесь все приговоренные, милый, — ласково пропел старичок и снова начал бормотать слова молитвы.
АВГУСТ 1945, Дубровицы
— Что, не ожидал? — усмехнулся Домбровски. — А так оно и будет. Не здесь! В кабинете я тебя стрелять не буду, что ты дергаешься? Сходим, прогуляемся к лесу. Незачем женщину пугать, верно? Ну, иди!
Максим медлил. Он мог кинуться на немца, но в заложницах была Вера, оставшаяся на крыльце.
— Что ж, воля ваша. Только пожалеете ведь, Мирослав Иванович, — легко улыбнулся Максим.
Они вышли. Вера стояла на крыльце изваянием. Она смотрела не на Максима, на Курта. И он растерялся. Никогда он не видел такого ее взгляда — она словно предъявляла ему некий «гамбургский счет». Он вдруг совершенно отчетливо понял, что сейчас может потерять ее навсегда. Если сейчас, в данный момент, разделается с мальчишкой, она никогда ему этого не простит. Черт его знает, что связывало ее с этим юным разбойником, возможно, диверсантом, может быть даже убежденным наци — видимо, что-то из прошлого. На психологический анализ времени не было. Было ясно одно: она не простит, он ее потеряет.
— Анджей, отведи-ка гостя на постой.
— К кому? — поднял брови Зингер.
— К старику Шмакову. И ему веселее будет.
— А-а, — ухмыльнулся Рудольф. — Пойдем, красавчик!
— И конвой поставь!
— Конечно, Мирослав Иванович! — откликнулся Зингер.
— Что это значит? — Вера смотрела, как Рудольф Зингер подталкивает в спину Максима, а тот, улыбаясь, идет к крепко сколоченному амбару, видневшемуся за крышей сельсовета.
— Ничего. Своего рода карантин… Я бы на твоем месте так не нервничал, — усмехнулся Домбровски и взглянул на дорогу. Со стороны Карпат, пришпоривая коня, приближался всадник.
— Вот что, Вера, я тебе избу определю, где ночевать будешь. Сиди там, не высовывайся.
— Анджей! — крикнул он. — Отведи даму в избу к. Он назвал какое-то женское имя, которое Вера не
расслышала.
— Нет, я посижу здесь на лавке, — указывая на прибитую к стене местного ларька скамейку, возразила женщина.
— Ну, сиди, — уступил Курт. — Но чтобы ни слова ни с кем, поняла? У нас здесь не принято, чтобы бабы в мужском платье хаживали.
Действительно, Вера упустила из виду, что одета в брюки и куртку. Она кивнула, надела на голову кепку, села на лавку. Тотчас шар из нескольких толстых, лохматых щенков подкатился к ее ногам.
Всадник как раз подъехал к крыльцу сельсовета, резко осадил коня. Две лошади, привязанные к плетню, испуганно шарахнулись. Худой, заросший щетиной мужчина спешился, вскинул руку в коротком, хорошо известном приветствии.