— Вот и хорошо!
Он потирал пухленькие ручки и все чему-то радовался. За окном загудела машина, и свет фар скользнул по ставням. Бурков исчез. Я размял пальцы ног, перемотал портянки.
— Поехали! — крикнул он из прихожей. Он был в белом полушубке, якутском малахае, расписных торбасах.
Я застегнул бушлат, подпоясался, подержал над печкой рукавицы. Мы вышли к машине. Полуторка с откинутым кузовом.
— Сколько сейчас, Саня? — спросил Бурков водителя.
— Пятьдесят пять, товарищ уполномоченный.
— Ну, ничего, ничего, — все посмеивался он. — Ты садись в кузов, нам тут недалеко. Давай, полезай. А Саня поедет побыстрей.
Саня молчал.
Я забрался в кузов, свернулся клубком, обхватил ноги руками. Бурков втиснулся в кабину. Мы поехали. Примерно через час замелькали огни, и машина остановилась возле двухэтажного дома. Везде было темно. Свет горел только в одном окне второго этажа. Двое часовых в тулупах стояли возле крыльца.
— Ты здесь постой, — сказал мне Бурков и исчез в дверях. Он отсутствовал недолго.
Минут через пятнадцать дверь отворилась, Бурков махнул мне рукой:
— Сюда!
Я вошел в дом. Бурков уже скинул полушубок и был в
форме НКВД.
— Ну, пойдем! — Он махнул рукой и начал подниматься по лестнице. Я медленно шел за ним, глядя на его круглое, коротенькое туловище. В коридоре второго этажа мы остановились перед дверью с надписью «Ст. уполномоченный НКВД Берлогов»
Странная фамилия, подумал я. Но уже нужно было идти по огромной комнате с портретом Сталина, остановиться перед внушительных размеров письменным столом, смотреть в бледное, землистое лицо человека, который всю жизнь провел в таких вот кабинетах.
Бурков почтительно сгибался у стола.
Тусклые глаза товарища Берлогова остановились на мне, а руки все что-то искали на столе. Услужливый Бурков помог найти нужную бумагу и пододвинул ее поближе к Берлогову.
— Фамилия? Имя? Отчество? Статья? Срок? Я ответил.
— Игнатьева знаешь?
— Да.
— Откуда?
— Он был моим начальником, полковник Игнатьев.
— Был. Вот именно, был полковником твой Игнатьев!
Я промолчал. Что тут скажешь? Значит, добрались и до Игнатьева.
— Сурепова знаешь?
— Нет.
— Сурепова, начальника отдела?
— Нет, не знаю
— Жалобы писал?
— Нет.
— Значит, ты знаешь Сурепова и не знаешь Игнатьева?
— Нет, я не знаю Сурепова.
— И Игнатьева не знаешь?
— Игнатьева знаю.
— Ладно. Ведите его!
Я встал, молча вышел из кабинета. Меня повели по ночному поселку на самый край, где высились три караульные вышки, где внутри огороженного тремя рядами колючей проволоки пространства помещался изолятор, лагерная тюрьма. Меня впихнули в камеру-одиночку, где уже сидело четыре человека. Один из них, самый старый на вид, тихо молился.