— Постойте, — окликнул его Бычихин. — А как же ваше обещание?
— Какое обещание?
— Ну вот, уже забыли. Ох и девичья у вас память, Александр Борисович. Вы обещали рассказать мне: как вы узнали, что я от вас что-то скрываю? И что «трясти» нужно именно меня?
— Во сне увидел, — мрачно ответил Турецкий.
— То есть, как?
— Просто. Уснул и увидел. Всего хорошего!
Турецкий повернулся и вышел из гримерки.
46
— Нет, — воскликнул Иван Максимович Прокофьев, положив локти на подлокотники антикварного кресла. — Нет, нет и нет! Между нами никогда ничего не было!
— Вы не горячитесь, — мягко сказал ему Турецкий. — Я не собираюсь лезть вам в душу. Но, чтобы найти Катю, я должен знать о ней всё. Я и так чувствую себя совершенно сбитым с толку. Каждый день я узнаю о Кате что-то новое. Я поймал себя на том, что уже не могу представить себе ее лицо. Оно всё время ускользает от меня.
Прокофьев пристально посмотрел на Турецкого.
— Да, — тихо сказал он, — вы правы. Катя могла быть очень… разной. Такое ощущение, что ей было весело примерять на себя разные маски. Беда в том, что она так долго и усердно этим занималась, что потеряла свое собственное лицо.
— Вы выразили то, о чем я думал, — сказал Александр Борисович. — Выразили коротко и четко.
Прокофьев улыбнулся.
— А вы умнее, чем кажетесь, — сказал он.
— Только никому об этом не рассказывайте, — усмехнулся Турецкий. — Иван Максимович, я хочу поговорить с вами откровенно. Без вранья и прочей ерунды.
— Да я, кажется, только так с вами и говорю!
Турецкий покачал головой:
— Нет.
— Что же я, по-вашему, скрываю?
— Факты. Вы ведь знаете, чем занималась Катя днем, когда была свободна от репетиций и спектаклей.
Иван Максимович нахмурился и пожевал губами.
— Я не совсем понимаю, о чем вы…
— Бросьте врать, — небрежно перебил его Александр Борисович. — Я ведь уже показывал вам ее фотографию. Ту, которую взял в клубе «Феерия».
Губы Прокофьева побелели.
— Я ничего не знаю ни про какую феерию, — неуверенно сказал он.
— Знаете. Узнали недавно, когда пришли туда в качестве клиента. А потом шантажировали Катю, обещая рассказать обо всём ее отцу.
— Что-о?! — Прокофьев угрожающе приподнялся с кресла. — Я?! Шантажировал Катю?! Да как вы смеете!
Иван Максимович вскочил с кресла и сжал кулаки.
— Убирайтесь отсюда! — рявкнул он. — Я не желаю вас видеть!
— У меня пока нет доказательств, но я найду их, — пообещал Турецкий. — И если это вы довели Катю до самоубийства — берегитесь.
— Во-он! — заорал Прокофьев, топая ногами и потрясая худыми кулаками. — С глаз моих! Во-о-он!
Старик едва не задыхался от бешенства, и Турецкий не стал испытывать его терпение.