Он употреблял англосаксонские идиомы с изыском, а если ругался, то спокойно и выверенно, никогда не позволяя себе опускаться до злости или ярости. Он сросся с «кадиллаком» марки «эльдорадо»; черная кожа, деревянное рулевое колесо, подсветка для чтения карт, магнитофон высочайшего качества и радиотелефон не бросались в глаза, но все же были заметны. В его машине не водилось шерстяных тигрят, пластмассовых скелетов, вымпелов и чехлов из леопардовых шкур. Сколько ни соскребай шкур с Джонни Валкана, под ними все равно оказывалось золото.
Швейцар в «Хилтоне» отдал честь и спросил:
— Хотите, я поставлю ваш Strassenkreuzer на стоянку? — Он говорил по-английски, и хотя термин «уличный крейсер» для американской машины комплимент сомнительный, Джонни это нравилось. Он швырнул ему ключи от машины заученным движением и пошел впереди меня. Маленькие подковки, которые он прибил к подметкам, клацали по мрамору. Умело спрятанные светильники освещали обильно смазанные каучуконосные деревья и играли бликами на монетах в газетном киоске, где продавались вчерашние «Дейли мейл» и «Плейбой», а также цветные открытки с Берлинской стеной, которые можно отослать друзьям с припиской: «Жаль, что вас нет со мной». Я проследовал за Валканом в бар, в котором было слишком темно, чтобы разглядеть меню, и где пианист с таким трудом находил нужные клавиши, что, казалось, их кто-то перемешал.
— Рад, что приехал? — спросил Валкан.
Я не был уверен в этом. Валкан изменился так же сильно, как и сам город. Оба находились в постоянном чрезвычайном положении и научились жить в таких условиях.
— Потрясающе, — сказал я.
Джонни понюхал свой «бурбон» и выпил его так, словно имел дело с лекарством.
— Признайся, что ожидал увидеть здесь совсем иное, — сказал он. — Тишь и благодать, а?
— На мой вкус, так вообще слишком тихо, — сказал я. — Слишком много «начальников на верандах» и «этих инфернальных барабанов, каррут». Да и солдат-браминов многовато.
— И неприкасаемых гражданских немцев перебор, — подхватил Валкан.
— Однажды в Калькутте я смотрел кино — «Четыре пера». Когда осажденный гарнизон уже больше не мог держаться, на горизонте появилось несколько дюжин англичан в шлемах с воинственными песнями и молодые господа со слугами и опахалами.
— И они обратили туземцев в бегство, — сказал Валкан.
— Да, — сказал я, — но индийская аудитория стала потешаться над бегущими.
— Так ты думаешь, что мы потешаемся над нашими победителями?
— А это ты мне должен сказать, — заметил я, оглядывая зал, прислушиваясь к английской речи и попивая херес, стоивший здесь вдвое дороже, чем в любом другом месте по эту сторону Стены.