— Попал! Пять лет чистоганом оттарабанил. Ну да фиг с ним! Значит, нынешнее искусство лишает нас будущего? Что делать будем, Катька? Давай с тобой создадим что-нибудь светлое, чтобы спасти будущее! Или лучше давай съездим к твоему историку!
— Ты с ума сошла! — засмеялась Катя.
— Это ты с ума сошла. Столько лет прошло, а все его помнишь, покачала головой Алена. — Поверь моему опыту: он всю жизнь перед тобой будет стоять, как живой… Пока не отдашься. Лучше лишний раз отдаться, чем всю жизнь сожалеть о бездарно прожитых днях.
— Мне сейчас не до чего. На носу защита. Потом сразу поеду в Питер. Меня пригласили работать в Эрмитаж.
— Значит, будешь ученой крысой? — широко зевнула Алена. После чего взглянула на часы и начала лениво сползать с дивана.
— Мне пора Толика забирать из садика. Ой, какая тоска! Ты хоть в Питер уезжаешь, а мне здесь, в этой беспросветной Твери, гнить и гнить. Увез бы меня кто-нибудь из этой тоскливой страны… Кстати, ко мне клинья Мишкин брат подбивает, Агафон. Обещает увезти в Германию. Говорит, у него там все схвачено. Жить будем, говорит, там, как новые немцы.
— Ну а ты как?
— Никак! Менять шило на мыло? Мне эти Мемноновы уже поперек горла встали…
Когда Аленка ушла, сделалось грустно. Катя закрыла глаза и увидела Астерина. Он смотрел на нее все тем же умным, но уже не веселым, а каким-то унылым взглядом и тихо говорил:
— Нынешняя мысль — это материя завтрашней жизни. До тех пор пока в искусстве не будут создаваться светлые образы, светлому будущему не бывать.
Неожиданно историк снова превратился в Аполлона, а Катя в вещую Кассандру. Уже наступали сумерки. Вдали простиралось море. По стану греков расползались громадные клубы дыма.
— Художники ближе к богам, нежели земные цари, — продолжал с грустной улыбкой Аполлон. — Им единственным на земле дано право обтесывать грубые души людей. Да проклянут люди тех творцов, которые служат не возвышению человеческого духа, а их низменным страстям! — Аполлон взял ее за руку. Пойдем со мной, Кассандра! Трою уже не спасти. Если уж творцы взялись за ее разрушение, тут бессильны даже боги.
— Кого ты имеешь в виду, Аполлон? — встревожилась Кассандра.
— Художника Эпея. Его искусством восхищался весь Олимп, а теперь он сотворил то, что твой родной город превратит в руины. Но если бы только город. Он превратит в руины твою душу.
Кассандра взглянула в осколок горного хрусталя и увидела в опустевшем стане греков огромного деревянного коня. Вокруг него дымились жилые постройки и военные сооружения бывшего лагеря ахейцев, а по дымящимся головням бродили толпы изумленных троянцев. На их лицах сияла радость.