У Джэксона все засверкало перед глазами. Три доллара! Он с недоверием покосился на мистера Тэди. Может быть, он пошутил? Но нет, тот совершенно серьезен. Три доллара! И у Максуэлла ни тени улыбки, он серьезен и озабочен. Три доллара! Ну, держись, Иллай! Когда брат узнает об этом, он лопнет от зависти. Шутка ли, за один бой – три доллара!
Мистер Тэди ласково потрепал Джэксона по шевелюре:
– Надеюсь, ты знаком с действиями арифметики и понимаешь, что три доллара в три раза больше, чем один. Ясно, чем пахнет? То-то!
На прощание мистер Тэди сказал, чтобы химический завод он навсегда выкинул из головы. Сид не знал, как благодарить таких замечательных, отзывчивых и добрых людей, как мистер Тэди и Максуэлл. Он никогда их не забудет. Он всю жизнь будет обязан им.
2
Иллай так и не смог переубедить брата. И чем больше Иллай настаивал на своем, тем упрямее становился Сид. Возникшая между ними холодность грозила вырасти в полную отчужденность.
Чуткое сердце матери подсказывало миссис Джэксон, что так долго продолжаться не может. Она старалась примирить их, принимая сторону старшего и доказывая его правоту туго скрученным полотенцем. Однако выбить «глупости» из головы упрямого Сида и ей не удалось. Чуть ли не ежедневно возникали горячие, резкие споры. После каждой стычки Сид все больше и больше уходил в себя. Он стал замкнутым и неразговорчивым, избегал встреч с братом. Сид готов был переломать и вышвырнуть из комнаты все цветы, которыми так дорожил брат. Разве это мужское дело заниматься фикусами и кактусами?
Конечно, матери нравится Иллай. Не курит, не пьет, как другие его сверстники, все деньги до последнего цента отдает ей. Ну что из того, что он стал квалифицированным трубопроводчиком? Трубопроводчик – и все. И так до самой смерти. Обидно!
Временами возникала жалость к брату, к его несчастной судьбе. Нет, Сид вырвется из этого заколдованного круга, из этого грязного района, где каждый камень противно пахнет. Сид возненавидел химический завод, который, как чудовище, но не в сказке, а наяву, затягивает молодых людей, держит их в своем вонючем нутре и выплевывает уже никуда не годными стариками или трупами. Неужели Иллай этого не видит и не понимает? Он упрямо твердит о каком-то едином коллективе, о рабочей солидарности, классовой борьбе. При чем здесь коллектив, когда каждый рабочий трудится только для того, чтобы заработать на жизнь? И о какой солидарности можно вести речь, если каждый стремится заработать больше другого? Ведь и там, как на ринге, – кто победил, кто сделал больше другого, тот и получает больше.