— Да!
— Нет, — уверенно заявил Самойлов.
— А если я боюсь, это ненормально?
— Нормально. Я тоже боюсь.
— Но смерть — это же не реальность, этого не бывает! Никто не может объяснить, куда потом деваются все мои мысли!
— Мысли остаются, а сам ты умираешь, — еле ворочая в теплой дреме языком, объяснял Самойлов. — Потом какой-нибудь человек подойдет к месту, где твои мысли остались, найдет их, обрадуется и возьмет себе… Что я такое несу, господи?… Да, получается, что у всех нас мысли не наши, а всех умерших.
— Дед, это ты говоришь или я?
— Я, — пробормотал Старик.
— Ну ладно, где же я еще могла запрятать труп?
— Трудно сказать. На чердаке, например…
— Да! — громко обрадовалась Инна. — Слушай, у нас потрясный чердак, завтра обязательно посмотришь!
Старик вспомнил странную крышу.
— Я заметил купол, значит, чердак большой, просторный и высокий. Если учесть, что он еще и хорошо проветривается, труп можно было подвесить вверху, под самым потолком. Так сказать, засушить… В холщовом мешке. Замаскировать, чтобы снизу его не было видно. В девяносто третьем году один муж таким образом засушил на чердаке зернохранилища свою жену, — Старик зевнул. — Я, пожалуй, займусь написанием методических указаний по захоронению трупов. Давай спать. Поздно.
— А когда привидение приедет с последней электричкой, тебя разбудить?
— Всенепременно.
Огромная, вероятно супружеская, кровать с периной и шестью подушками. Убедившись, что Старик благополучно провалился в перину, Инна похлопала по ней ладошкой.
— А я люблю спать в гамаке! — послышался ее голос откуда-то снизу.
— Ну конечно! — отозвался Самойлов и не узнал свой голос — глухой, как из ваты. — А для кого тогда тут табуретка высокая приставлена?
— Это для расслабухи. Я залезаю сюда попрыгать.
Самойлов хотел спросить, как ей удается содержать в порядке такой дом, но он отключился и открыл глаза за несколько секунд до того, как почувствовал прикосновение руки. Чиркнула спичка. Он увидел голову девочки рядом. Инна показывала ему пальцем, прижатым к губам, чтобы он молчал. Самойлов глубокомысленно покивал головой. Ругаться ему не хотелось, но и идти смотреть на привидение с последней электрички — тоже. Ноги и руки болели.
Инка наклонилась к его лицу, запахло скуренной сигаретой и мятной конфетой.
— Привидение уже в саду, пойдем.
Она была в ночной рубашке, на плечи накинут платок.
— Не желаю, — прохрипел Старик трагическим шепотом. — Оно молодое, это привидение?
— Оно — совсем как я!
— Пусть приходит ко мне, а то вставать неохота.
— Да пойдем же, оно в прошлый раз пыталось открыть окно в моей комнате, а теперь я его специально открыла, ведь ты здесь, и я не боюсь!