Кица и Костюк закуривают. Колбаса морщится, но ничего не говорит — его дружки Укол и Гуня тоже лезут за сигаретами.
Я курить на зарядке не люблю, натощак вообще не в кайф. К тому же — воздух такой… Солнце, птицы, озеро рядом.
Бойцам не до романтики.
— Упор лежа принять! Тридцать раз отжались!
Мой знакомец Кувшин отжимается неплохо, быстро сгибает-разгибает руки, резко и негромко выдыхая воздух. Гудков и Славин на третьем десятке сбавляют темп, за что получают от Кицы сапогом по ногам.
Осенники лишь поглядывают молча и курят.
— Кувшин! Тебе лично еще двадцать, в честь Москвы-матушки! — говорю я.
— И за Винницу ще столько же! — подхватывает Кица.
— Ливны город маленький, но двадцатку за них сделаешь тоже! — смеется Паша Секс. — Мы тебя родину любить научим, не ссы. Армия — крепкая семья народов. Правильно я говорю?
— Так точно… Товарищ… Черпак… — сипло говорит Кувшинкин, вставляя слова между отжиманий.
Самый долхлый из молодняка — Надеждин. Не добив и двадцатки, упирается коленями в землю.
Вот это не дело.
— Э, воин! — присаживаюсь перед ним на корточки. — Ты не охуел, часом?
Надеждин молчит.
— Я не понял, боец. Тебя твой старый спрашивает, а ты молчишь. Ты в хуй не ставишь старых своих, что ли?
Надеждин пытается еще несколько раз отжаться. Опять же молча, лишь кряхтит в ответ.
Колбаса демонстративно отворачивается.
— Встал! — командую бойцу.
Поднимаются все четверо.
— А вы какого хуя? — ржет Паша Секс. — Упор лежа принять!
Бойцы падают на землю.
— Встать! — командует Паша. — Че не резко? Будем тренироваться, если так. Упор лежа принять! Отставить! Встать! Лечь! Встать! Лечь! Лечь. Какого хуя встали — команды не было. Тормоза, бля… Вспышка с тылу! Вот так лучше будет. Упор лежа принять! Делай раз! Ниже, суки, ниже! Жопу опусти, как тебя, Славин! Делай два. Раз! Два! Полтора! Полтора, я сказал, Гудок, не тормози, блядь! Два-а! Полтора! Полтора держим!
Передо мной стоит Надеждин. Тощая шея, острые ключицы, при этом — какой-то рыхлый, выдающийся вперед живот. Обритая налысо голова, острый подбородок, низкий лоб и густые, мохнатые брови. Под ними часто моргают испуганные серые глаза, которые он скашивает на замерших в позиции «полтора» товарищей.
— На меня смотри, воин, — тыкаю Надеждина кулаком в живот. — Не дергайся, стой нормально.
Бойцы в упоре лежа кряхтят. Над их спинами суетятся радостно-встревоженные комары. Вспоминаю свою вечно искусанную лысину прошлым летом.
— Так охуел или как? — спрашиваю снова Надеждина.
— Нет, — выдавливает боец.
— Что нет?
Один из духов, Гудков, не выдерживает и опускает колени на землю.