— Наверняка приближаемся, только куда? — неуклюже пошутил Гвидо.
После позавчерашней беседы что-то постоянно тревожило его, и он решил снова заговорить на ту же тему.
— Если я правильно понял твою теорию, с каждым метром, приближающим тебя к отцу, ты удаляешься от матери. Но ты к ней так. близка, что это, должно быть, причиняет тебе боль.
— В пустыне ты заметил, наверное, что расстояние не обязательно стирает образы. Зачастую оно делает их даже более четкими. Известно, что чересчур отчетливый снимок не всегда обеспечивает хорошую фотографию.
— Насколько я понял, отсюда мама Иньез не кажется тебе такой уж привлекательной?
— Разговор с Незрином в тот день, когда ты приехал в Каир, позволил мне понять главное в моих отношениях с родителями: я слишком восхищаюсь ими, чтобы узнать их как следует.
— Незрин объяснил тебе это?
— Нет, я сама поняла, пока рассказывала ему о родителях.
— Значит, ты считаешь, что если хочешь как следует узнать человека, нельзя любить его слишком сильно? — спросил Гвидо.
— Не обязательно. Смотря какого рода любовь. Любовь к родителям связана с самыми примитивными человеческими инстинктами, хранящимися, по мнению специалистов, в нашей общей памяти или подсознании.
— Я, конечно, придерживаюсь другого мнения, но ты специалист, — небрежно заметил Гвидо.
— Во всяком случае, специалистом в популярной биологии меня не назовешь, — примирительно улыбнулась Вана.
— Наверное, твой конек — политическая биология?
— Это неплохая идея.
— Но что именно тебе не нравится в матери сейчас, когда ты стараешься смотреть на нее объективно? — Снобизм и профессиональный жаргон. — Это неизбежный отпечаток ее науки, — заметил Гвидо.
— История искусств — это не наука, а литургия. Храм, где есть священники, но нет верующих. Ее заклинания не просвещают, а оглупляют. Задача этой «науки»-скрыть дремучее невежество своих приверженцев. Чтобы познать ее, ничего не требуется — достаточно лишь знакомиться с образцами, смотреть и слушать.
— А ты не считаешь культом свою собственную профессию, археологию?
— Для других — может быть. Но не для меня.
— Для тебя это игра, — поддразнил ее Гвидо. — Но, нравится тебе это или нет, ты принадлежишь к элите, а элита умеет играть в свои игры. Для элиты искусство — это своеобразный клуб, где можно невзначай поболтать о бизнесе, а художники обслуживают посетителей за стойкой бара.
— Толпа всесильна, она засасывает, как трясина, и все-таки можно оставаться вне ее. Но честность и целостность часто оказываются лишь позой.
— Все на свете сводится к позе, — развил ее мысль Гвидо, — в археологии и истории свои моды, так же, как в прическах. И можно придерживаться определенных эстетических взглядов или отрицать их в зависимости от того, что принято в этом сезоне.