– Банда! – загремел Кулак. – В плети кошачьих сынов! Вперед!
Двадцать коней рванули с места.
Заливисто засвистела Пустельга.
По-дикарски, с гиканьем и уханьем, заорал Мудрец, воздевая над головой меч. Кир в сотый раз успел поразиться неимоверной силище этого костлявого бойца. Двуручник одной рукой? Если бы полгода назад молодому человеку кто-нибудь такое рассказал, он вызвал бы болтуна на дуэль за наглое вранье.
Неизвестно, что произвело большее впечатление на толпу – топот копыт и оскаленные морды коней или отражающее солнечные лучи лезвие двуручного меча. Тельбийцы бросились врассыпную. Справедливости ради стоит заметить, что так поступило бы большинство сельских жителей на всем протяжении материка: от Окраины до Мораки и от Каматы до Итунии. Вид вооруженного всадника превращает крестьянина в суслика, вынуждая искать спасения в собственной норке.
Только один попытался полоснуть косой по ногам вороного коня кондотьера.
Пустельга всадила болт ему в глаз на полном скаку.
Остальные бежали очертя голову, бросая топоры, цепы, вилы… Прыгали через плетни, ныряли в стога в поисках укрытия.
Сколько нужно времени, чтобы от околицы добраться до колодезной площади посреди села? Матерый курильщик не успеет и трубку раскурить. Но этих мгновений хватило, чтобы подворья обезлюдели. Даже дымки, кажется, перестали виться над соломенными крышами.
Около почерневшего от времени сруба остались лишь спутанный кентавр и распростертое в пыли тело в изодранной одежде. Да еще, зацепившись штаниной за кривой кол, свисало с плетня тело застреленного крестьянина.
Кулак соскочил на землю. Наклонился над избитым.
Девчонка рванулась рыбиной, выскользнула из-под руки Кира и побежала к кондотьеру.
Спешились Мудрец, Мелкий, Почечуй и Бучило.
Остальные оставались в седлах, зорко поглядывая по сторонам. Как будто напуганные селяне могли попытаться ударить в спину!
Белый остановил короткошеего гнедо-пегого конька рядом с тяжело дышащим кентавром. Спрыгнул. В руках коротышки сверкнул длинный кинжал.
Взмах!
Оплетающие конечеловека веревки свалились и, будто выброшенная штормом озерная трава, замерли серой грудой у копыт.
Дроу церемонно поклонился, прижав ладони к груди:
– Да осияет животворящее солнце твой след в ковыле, о сын Великой Степи!
Кентавр переступил с ноги на ногу. Его колени заметно тряслись. Дрожь волнами пробегала по спине, как у напуганной пожаром лошади. Ребра, обтянутые светло-желтой шкурой, ходили ходуном. Киру бросилось в глаза, что степняк не просто устал, а, что называется, изнурен. Шерсть свалялась клочьями, торчат маклаки, гребенкой проступил хребет.