Но милицию никто не пускал. "Союзники" укрепили двери и окна и, едва появлялись машины с мигалками, вызывали средства массовой информации, все подряд. Те наезжали быстро и активно раздражали людей в форме, спрашивая у них, что происходит. Краснолицые полковники отругивались и уезжали ни с чем. Штурмовать бункер под телекамерами редких российских и назойливых зарубежных журналистов явно не входило в их планы. Необходимо было найти какую-нибудь законную причину, чтобы выгнать "союзников" на улицу, но неповоротливая государственная машина никак не могла эту причину придумать.
После погрома в Москве к бункеру пригнали спецназ, дверь вырезали автогеном, в помещении устроили погром, всю технику поломали и потоптали, тех, кто в бункере находился, попинали и повязали. Потом отпустили.
Что было дальше, Саша не знал. Вроде бы бункер опечатали. А вроде и нет. Рассказывали, что "большие друзья" Костенко - а у него были большие друзья -уговорили кого-то в верхах помещение "союзничкам" оставить.
Саша шел по длинной улице по направлению к бункеру и увидел сидящую на лавочке Яну. Она курила и задумчиво смотрела на пустую лавочку напротив.
Саша остановился и несколько мгновений стоял, не решаясь подойти, - пересечь этот взгляд или сесть рядом, спугнув тихий, а может быть, грустный настрой Яны.
Но она сама случайно скользнула взглядом по Саше, стоящем поодаль, и легко тряхнула головой, будто сбрасывая морок, и улыбнулась. Даже чуть нежнее, чем того следовало бы ожидать, - они ведь были едва знакомы, раза два разговаривали.
- Сашка! - сказала Яна приветливо. Ей явно было радостно увидеть его.
И у Саши сладко екнуло внутри от тихого предчувствия, которое почти никогда его не обманывало.
Он присел рядом, улыбаясь, и сразу закурил - так было куда легче разговаривать. И молчать тоже. Спросил о бункере.
Бункер "союзникам" оставили, рассказала Яна, но возле постоянно крутились опера, две машины дежурили с утра до вечера. "Союзников", то одного, то другого, забирали во дворах, по глупым поводам, скажем, для установки личности. Увозили, некоторых били, пытались, что называется, закошмарить, заставить стучать.
- Четвертый день беспредел, - сказала Яна зло. Саша смотрел на ее тонкие руки, на то, как она держит сигарету, и ее пальцы… они были изящны и тонки. Яна глубоко затягивалась, говорила негромко, у нее был грудной, ясный голос, и еще она очень хорошо смеялась иногда - например, если Саша вполне бестолково шутил.
Они вспомнили прорыв, погром, и как было весело, и как шумно. Саша рассказал, как они бегали по дворам. Получилось очень смешно. Яна смеялась.