Вы легко поймете, милостивый государь, что эта речь повергла меня в крайнее изумление. Я кое-что слышал об этой истории мсье де ла Пэжоди и мсье Паламеда д'Эскандо, хоть и был на Мальте, когда она случилась. Пусть мсье де Ла Пэжоди и был каторжник, в нем все же чувствовался дворянин. Преступление же свое он в достаточной мере искупил тем смертельным состоянием, в котором находился. А потому я был бы рад подать ему хоть какое-нибудь облегчение. Я это ему сказал, и он, казалось, был тронут моим отношением. «Знаете, сударь, – таковы были приблизительно его слова, – я не нахожу, чтобы мне так уж стоило соболезновать. Я видел славный бой и, так как умереть все равно нужно, я не жалею, что поплатился в нем жизнью. На своем веку я не знавал особенно завидных радостей и испытал участь, которой не пожелаю ни одному человеку, если только он не готов считать заранее, что и наихудшая вполне естественна и что мы подвластны своей звезде. Мне однажды предсказали в Париже, когда я как-то кутил с бароном де Ганневалем, который свел меня к ворожее, что я пострадаю от морского светила. Я вижу, что это была правда, и кавалер де Моморон взялся оправдать предсказание с помощью эксских судей, хоть я и не хочу этим сказать, будто я осужден несправедливо. Я действительно, сударь, убил этого дурачка Паламеда д'Эскандо, но не по той причине, которая приводилась и которая навлекла на меня совершенно понапрасну ревнивую ненависть этого бедняги Моморона. Да, сударь, что меня бесит, так это то, что могли подумать, будто Марк-Антуан де ла Пэжоди мог любить что бы то ни было, кроме женщин. Они были, сударь, главным моим делом, и ради одной из них я и гибну, ибо я чувствую, что жизнь меня покидает и…»
С этими немного неясными словами мсье де Ла Пэжоди впал в забытье, и мы уже думали, что он кончается, но он снова открыл глаза и, воспользовавшись этим, я предложил ему послать за священником. Услышав это предложение, мсье де Ла Пэжоди собрал последние силы, чтобы его отклонить, сказав довольно забавно, что если, будучи жив и здоров, он не обладал достаточной силой разума, чтобы верить в Бога, то не в таком упадке, как сейчас, ему пытаться это сделать, причем добавил, что после галеры ему не страшен и ад, но что раз я так добр, что забочусь о нем, то он просит похоронить его тело на берегу, под небольшим курганом, куда сицилийские пастухи приходили бы посидеть, пася свои стада, и порадовать его тень звуками флейты. Говоря так, мсье де Ла Пэжоди надул щеки и пошевелил пальцами, словно играя на невидимой нами флейте, и умер совсем тихо.