— Поставь здесь метку или подпишись.
— А что это?
— Твое согласие на добровольную сдачу своей гражданской одежды.
— Что?
— Солдату не положено иметь при себе гражданское платье. Переодевшись в армейскую форму, ты отдашь то, в чем ходил до этого, нам. Мы продадим твои шмотки на местном рынке и отдадим тебе выручку. Не всю, конечно, но большую часть.
— Я не согласен! — воскликнул Катон.
Кладовщик обернулся к каморке.
— Подожди! — Катон скрипнул зубами. — Дай табличку. Я ее подпишу. Но зачем продавать все? Оставь мне хотя бы обувь и плащ. Он совсем новый.
— Новобранцам положено носить униформу. Ничего штатского иметь в казарме не разрешается. А на складе тоже нет лишнего места. Но я обещаю, что мы не продешевим. Ты будешь доволен, сынок.
Однако Катону почемуто стало казаться, что лично ему эта сделка особых богатств не сулит.
— Как я могу быть уверен, что ты меня не обманешь?
— Уж не хочешь ли ты обвинить в нечестности товарища по оружию? — с издевательским негодованием возопил кладовщик.
Катон вздохнул и стал раздеваться, потом натянул на голое тело тунику. Сидела она на нем хуже некуда и, вдобавок, не прикрывала колен, напоминая рабочее одеяние римских шлюх, трущихся возле рынков и цирков. Форменные штаны тоже были сплошным наказанием, кожа под ними невыносимо зудела, кроме того, чтобы они не свалились, их пришлось завязать на бедрах узлом. Тяжеленные армейские сапоги тоже не добавили ему бодрости. Шляпки гвоздей, какими они были подбиты, немилосердно клацали при ходьбе, и многие новобранцы тут же принялись шаркать подошвами по полу, высекая снопы искр из каменных плит. Склад мгновенно наполнился топотом и радостным гоготом, пока вспышку неожиданного веселья не погасил высунувшийся из своей норы интендант.
Когда сапоги были зашнурованы и завязаны, Катон натянул через голову тяжелую, похожую на панцирь, кожаную безрукавку. Жесткая, стоящая коробом, она не давала нагнуться, и ему с огромным трудом удалось дотянуться до ремешков крепления на боках. Воюя с ними, он краем глаза заметил, что на правом плече его чтото белеет, но тут же об этом забыл.
В складском помещении на миг потемнело, через порог шагнул центурион Бестия. Какоето время он стоял, пренебрежительно постукивая кончиком трости по наголенникам, потом рявкнул:
— Смирно!
Гомон и гогот вмиг прекратились, новобранцы попятились к стенам. Бестия презрительно фыркнул:
— В жизни не видел столько никчемного неповоротливого бабья. Нука, девочки, живо на улицу! Там посмотрим, как с вами быть.
Рассвет разогнал тучи, моросящий дождь прекратился, и сквозь туманную пелену проглянуло солнце. Утренний воздух был свежим, бодрящим, и Бестия с удовольствием втянул его в грудь. Военный лагерь начинал жить привычной, хлопотливой дневной жизнью, пора и ему заняться муштрой новичков.