Он не осмеливался дать себе передышку. Слабое, неровное дыхание Робина раздавалось у него прямо над ухом. Спина ныла, шершавая горловина мешка исцарапала руки в кровь. Все его силы и вся воля уходили на то, чтобы сделать еще шаг. А потом еще один.
Он тяжело тащился по манговой роще. Тени стали квадратными, и рыжая собачонка пыталась схватить его за ногу. Ноги погрузились в пыль, и он поднял глаза. Он стоял на грязной улочке, которая вела сквозь Девру, и сворачивать было уже поздно. Картины внезапно появлялись в поле его зрения и тут же снова расплывались. Он заметил семью земледельцев, отдыхавшую в тени, и подумал, что они смотрят ему вслед… Или нет? Он заметил кучку людей под деревом… Должно быть, деревенский колодец. Язык распух и не помещался во рту. Среди покачивающихся блеклых теней он заметил серебристый блеск. Кавалерист из Шестидесятого полка обращался к толпе у колодца. Это явно был вожак, трезвый, настороженный и возбужденный, и его глаза горели при виде собравшейся кучки людей. Какой-то старик невнятно задал вопрос и он воскликнул:
— Откуда вам знать, что это правда?
Он порылся в ташке и вытащил на свет какой-то предмет.
— Вот, смотрите! Помните знаки сырого мяса, которые проносили ночью через ващу деревню?
Мужская рука, стиснутая в кулак и отрубленная у запястья, упала в грязь к ногам Родни. Ему бросились в глаза знакомая золотая печатка на мизинце и рыжие волоски, вьющиеся на могучих костяшках.
Слушатели стали перешептываться и вытягивать шеи, стремясь разглядеть руку. Кавалерист крикнул поверх голов:
— Джай рам, джи![103] Эй, брат, ступай-ка сюда. Помоги мне втолковать этим деревенским остолопам, что они должны убивать всех англичан, каких сумеют поймать. Потому что кое-кому удалось скрыться. И верни мне руку. Это толстого полковника-сахиба.
Родни, не переставая брести и не поворачивая головы, пробормотал в ответ:
— Джай рам, брат.
Высокий кавалерист пробился через толпу, перегородил ему дорогу, и надменно осведомился:
— Куда это ты так торопишься? Ты кто такой? Откуда идешь? И что у тебя в мешке?
Он прищурился:
— Награбил и дезертируешь?
Родни выступил из тени под режушее солнце. Под слоем грязи его лицо обгорело до темной бронзы, и на этом лице светились голубые глаза — глаза старика, холодные как лед и безумные. Кавалерист увидел глаза, увидел пулевые отверстия и кровавые разводы на груди мундира. И он, и деревенские зеваки прочли в этих глазах беспредельную ярость отчаяния. Он не понял, что странное существо — англичанин, он понял только, что человек не в себе, и быстро произнес изменившимся, смягчившимся тоном: