Родни невесело улыбнулся. Колин и сама была символом — деревенская упряжная кобыла, безмятежно трусящая по дороге, в незапамятные времена проложенной индийскими рабами и отремонтированной и поддерживаемой в хорошем состоянии английскими инженерами. Беззаботно стучали копыта — тук-тук, тук-тук — для Колин не существовало призраков Моголов, охотников в парче, маратхских всадников,[8] не существовало веков грабежей и разрухи, что пронеслись над этой дорогой. Впрочем, теперь всюду царило спокойствие — страна была замирена сильной рукой. На запад от Калькутты укладывали железную дорогу, на просяных полях вставали телеграфные столбы, реки перекрывались дамбами.
Как странно — можно ненавидеть изгнание, и любить страну, в которую изгнан. В жилах его текла чистейшая английская кровь. Не поколения ли Сэвиджей, трудившихся и любивших в изгнании, передали ему это чувство Индии? Где-то на севере, за далекими морями лежала Англия… Он поглядел на мерцающие звезды и вздохнул.
Джоанна спросила:
— В чем дело? Ты что, забыл что-то дома?
— Да нет. Просто вспомнилось, как хрустел под ногами снег, когда матушка везла меня в Чартерхаус[9] после первых рождественских каникул. А потом в Аддискомбе[10]… Звезды в Англии мерцают каким-то морозным светом. Здесь не так. Хотел бы я — хотел бы я заработать много денег и немедленно выйти в отставку — а, может быть, и нет. Не знаю.
Она положила руку ему на запястье.
— Родни, почему бы тебе ни перейти на гражданскую службу? Мистер Делламэн мог бы дать тебе рекомендацию, хотя ты не очень-то с ним любезен. Или перевестись в штаб? Им гораздо больше платят.
— Возможно.
Так, чтобы она могла иметь больший вес в англо-индийском обществе. Ее никакими силами нельзя было бы заставить отказаться от этой жизни, чтобы стать в Англии обычным ничтожеством из среднего класса. Сам он не хотел расставаться с полком и сипаями. Год за годом он дожидался, чтобы для него нашлось великое дело. У его отца такое дело было. Мало кто в Англии слыхал о том, как была искоренена секта тугов — религиозных убийц и грабителей. Но те десять тысяч путешественников, которые до появления Вильяма Сэвиджа каждый год бесследно исчезали на дорогах, теперь благополучно возвращались домой. Быть может, и на его долю выпадет нечто подобное, нечто столь же нужное.
Коляска свернула на поворот к Клубу, и он выпрямился на краю сиденья, потирая руки в белых перчатках, чтобы согреть их. С веранды свисали китайские фонарики, а сквозь закрытые окна слышалась ритмичные звуки струнного оркестра.
Он мягко повторил: