- Господи, что все это значит? - прошептала она.
- Понимаешь, - начал было я и осекся.
Комната имела удручающий вид. Не было горы трупов. Груда изрубленной мебели живописно расположилась в свете электрических ламп. Колесница Митры не пожалела ни одного предмета. Даже стены были иссечены. "Великий воин" начал свою карьеру с подвига Дон Кихота.
- Мельницы, - простонал я, потрясенный.
- Что? Что? - переспросила Мила. В ее голосе слышались истеричные нотки.
- Меня подставили, - сказал я с грустью, - меня снова подставили.
- Ну, не знаю подставили тебя или нет, но я тебя выставлю! - закричала Мила.
- Этого они и добиваются. Скотство какое...
- Если ты не уйдешь, то уйду я.
- Да, да, - задумчиво кивнул я.
- Значит так!? - крикнула Мила и бросилась к двери.
В машине сидело двое. Им очень хотелось спать. Утро было холодным и промозглым. Теплая постель - это то, что нужно, но сейчас... Дом. Старый дом с резными каменными наличниками и изможденными атлантами. Здесь и очень скоро...
Я вздрогнул и пришел в себя. Странное видение исчезло так же неожиданно, как и появилось. "Подожди!" - крикнул я, и схватив с вешалки какой-то плащ, бросился вслед за Милой. К счастью, она не ушла. Мила стояла в дверях и плакала. Настоящие слезы текли по ее щекам. Мое сердце, отчаянно бившееся до этого, сжалось. В наступившей тишине я услышал журчание кристального потока и шум низвергающихся вод близкого водопада, но загрохотал гром...
- Прости. Ты права. Я ухожу, - лаконично изложил я свои извинения, мнения и намерения, но быть краткими удается только поэтам, а я, как это ни печально, не в достаточной мере поэт.
- Ты всегда считала меня не слишком мужественным, даже не слишком мужчиной...
Мила подняла свои до боли прекрасные глаза, так и не ставшие моими.
- И верно, - продолжал я, - во мне его было немного, а теперь нет и вовсе. Последнее я истратил, сказав тебе "Прощай". Сейчас я ухожу из трусости.
Мила молчала.
- Да, из трусости, - подтвердил я снова свою низость, но только уже самому себе. Никогда еще в самоуничижении не было столько сладкой горечи. Мила была частью моего прошлого, воспоминаний, частью моего разума и сердца, частью меня, а я ох как не люблю причинять ущерб своему организму. Прошлое должно жить. За этой тривиальной мыслью была единственная радость, что мне наконец-то удалось обставить свой уход в лучших мелодраматических традициях. Все, однако, портила узкая мыслишка о собственной неполноценности и неправдоподобности. Но сцена требовала заключительной фразы, сильной эффектной, исключающей ответной реплики.