Сначала Млад решил, что человек мертв — слишком неестественным выглядел он, лежа в снегу на лютом морозе, слишком неподвижным.
— Нашел, — пробормотал Млад, подходя поближе, и тут же, как по команде, смолк Хийси.
— Да это же Пифагорыч! — ахнул Добробой.
— Он умер? — спросил Миша, который продолжал держаться за руку Ширяя.
Млад склонился над стариком и уловил еле слышное тепло его дыхания.
— Нет. Добробой, поднимем его. Только осторожно… Ширяй, вы с Мишей за ноги его берите.
— Не надо, я сам его донесу, — Добробой отпихнул Млада в сторону.
— Не вздумай. Сказал же — осторожно.
Они отнесли Пифагорыча в дом и уложили на лавку. Ширяй побежал к медикам, но в тепле старик быстро пришел в себя и тут же попытался сесть.
— Лежи, Пифагорыч! — Млад потихоньку похлопал его по плечу, — лежи спокойно. Не душно тебе?
— Тошно мне, вот что я тебе скажу! Тошно мне и жить не хочется! Видеть этого не хочется! — Пифагорыч отодвинул руку Млада и сел на лавке: лицо его исказила гримаса боли, и задергался угол губы.
— Ты не горячись…
— Не горячиться? Я уже не горячусь… — Пифагорыч опустил голову на грудь, — три четверти века! Семьдесят пять лет в университете! Не ждал я… Не ждал такого…
По темной морщинистой щеке покатилась слеза.
— Может, чаю сделать? — спросил Добробой, мявшийся за спиной Млада.
— Не надо чаю, — покачал головой Млад, — мятной настойки давай. Есть у нас мятная настойка? И корешков валерьяновых.
Добробой кивнул и полез на полку. Рука старика непроизвольно потянулась к груди, он вцепился пальцами в большую пуговицу так, что их кончики побелели. Неожиданно рядом с ним присел Миша.
— Дедушка, давай я помогу, — он принялся расстегивать тугие пуговицы тулупа, — ты не плачь, дедушка…
— Да не плачу я, — прошептал старик, погладив Мишу по голове, — что мне плакать?
— Лег бы ты, Пифагорыч, — снова посоветовал Млад.
— Что мне лежать? Належусь еще, — старик приподнял глаза, — что-то нехорошо мне стало. Шел к тебе, да прихватило меня по дороге. Дай, думаю, посижу на скамеечке…
— Хийси спасибо скажи. Если б не он — так и пролежал бы в снегу до утра.
Миша помог старику снять тулуп и сидел рядом, заглядывая тому в глаза.
— И пролежал бы… — Пифагорыч сжал зубы, — лучше бы пролежал! До такого позора дожить!
— Говорил я тебе — не ходи в ректорат, — Млад покачал головой.
— Да леший бы с ним, с ректоратом! Сказал я им все, что думал. Об них, да о боярах. Выслушали — а куда бы делись? Я им в отцы гожусь! Посетовали мне на трудную жизнь, совета спросили. Не послушают они, конечно, моих советов… Спасибо, не перебили.