Это уже прозвучало как издевательство. Насладившись последовавшей за этим густой паузой, Керенский взял со стола телеграмму Корнилова и звенящим голосом, с выражением зачитал ее. Бросил на стол и сказал, взволнованно глядя поверх генералов блестевшими глазами:
— Есть все-таки армия! И есть у нее генералы! И есть у всех нас надежда!..
Вскоре генерал Корнилов был назначен верховным главнокомандующим всей русской армии.
Снова странно: почему Керенский понял Корнилова и не понял Деникина, чьи позиции были одинаковы, — оба они спасение России видели в применении драконовских мер и в армии, и в тылу. Далеко не исчерпывающее объяснение этой странности дает оброненная в те дни Керенским парадоксальная фраза, что «Корнилов дороже десятка Деникиных, потому что Деникин стоит десятка Корниловых». Но нет, история молниеносного вознесения Корнилова не так проста, и не от одного Керенского она зависела. Так или иначе, возвышен был именно Корнилов, как человек твердой руки и готовый к самым решительным действиям.
Знаменательно, что западная, и в частности английская, пресса тоже вначале высказывала недоумение по поводу возвышения Корнилова, но затем начала всячески его восхвалять. Объясняется это просто: в ноте от 18 июля 1917 года, направленной военным союзникам царской России, правительство Керенского утверждало, что неудачи русской армии вызваны преступной агитацией большевиков, и заявляло: «На фронте приняты все меры для восстановления боеспособности армии. Вступая в четвертый год войны, страна будет делать все нужные приготовления для дальнейшей кампании…», чтобы «завершить победно великое дело…». Этого заверения больше всего ждали в Лондоне и Париже, после этого там никаких недоумений по поводу фигуры Корнилова уже не возникало…
Словом, история молниеносного вознесения не так проста и, уж во всяком случае, не однозначна. Не случайно впоследствии Керенский найдет нужным издать целый том своих объяснений по «делу Корнилова». Этот крайне путаный и лживый трактат состоит из обрывков стенограммы допроса Керенского созданной им же следственной комиссией и его пространных комментариев отдельных моментов этой постыдной истории. Читая этот том, невозможно отделаться от ощущения, что Керенский предпринял сей труд только для того, чтобы в мути изощренного многословия потопить правду о Корнилове и корниловщине. Сразу же обращает на себя внимание, что, объясняя свои внезапные симпатии к Корнилову и веру в него до определенного момента, Керенский пишет о чем угодно и почти ничего о той обстановке, которая была тогда и на фронте, и в в стране, и прежде всего в Петрограде.