Про интригу он сказал сущую правду, про мечту наврал. В Особом авиаотряде, как говорил принц датский, имелся магнит попритягательней, чем скучная рожа начальника.
Мямля, однако, на лесть не клюнул.
– Михаил Долохов? Никогда о вас не слышал. Где летали?
Теофельс засмеялся:
– Не поверите, господин полковник. Никто не верит. Я – американец.
– Как так?
– Ну не природный, конечно. Ездил на Аляску, золото искать. Не нашел. Работал в летучем цирке. А когда началась война, решил, что мое место на Родине.
– Похвально. А это кто с вами?
Командир авиаотряда снизу вверх смотрел на долговязого Тимо, который топтался за спиной у хозяина, сторожил багаж.
– Мой механик, Тиимо. Он эстляндец, из Ревеля. По-русски говорит через пень-колоду, но в моторах – бог. Он невоеннообязанный, но я прихватил его с собой. Подумал, пригодится.
– Конечно, пригодится. Раз вы имеете офицерский чин, вам положен денщик. Зачислим его пока на эту скромную должность, а там что-нибудь придумаем.
Полковник (хм, демократ) протянул руку и новоиспеченному денщику. Старина Тимо осторожно пожал ее своей костлявой лапищей, проскрипел:
– Сдравий-шелай, фаш-сковородь. Запомнил-таки. Всю дорогу практиковались.
– Ну, американец, показывайте, чему вас в цирке научили. Вам привычней на «ньюпоре» или на «фармане»?
– Мне все равно. Хоть на метле верхом, – весело ответил Зепп. – Я же циркач. У вас тут, я смотрю, выбор, как в дорогом ресторане.
Он показал на поле, на котором стояло с дюжину машин различных фирм и моделей.
Из всего разномастья аэропланов, имевшихся в отряде, «американец» выбрал трофейный германский «таубе» – машину шуструю и маневренную, силуэтом действительно похожую на голубка[2]. Взмыл на ней под облака и принялся выписывать такие кренделя да скрипичные ключи, что летчики и обслуга, наблюдавшие за полетом с земли, только диву давались.
«Таубе» уходил в пике, делал полный переворот, три раза подряд исполнил нестеровскую «мертвую» петлю.
Действительно, циркач.
Крылов смотрел и радовался: какой урожайный день. Три первоклассных пилота, один инженер, один летнаб, да еще один механик!
К полковнику подошел штабс-капитан Рутковский, командир воздушного корабля, встал рядом, понаблюдал, как точно и ловко садится новичок. Попросил разрешения закурить, задымил папиросой. Он был молчун, штабс-капитан. Если б не обидная автономность «муромчан», Крылов относился бы к нему с симпатией, а так между начальниками ощущалась некоторая настороженность.
Из кабины приземлившегося самолета легко выпрыгнул Долохов, сменивший дурацкий американский наряд на кожанку и шлем. С ним знакомились отрядные старожилы, принимали как своего – жали руку, хлопали по плечу, обнимали. Все настоящие летуны друг другу, как братья.