— Так, позвольте мне, — сказала она деловым тоном и за считанные минуты освободила Коула от верхней одежды. Она не подозревала, что он, глядя на нее сверху, улыбался в изумлении и с некоторым недоверием.
Она также не подозревала, с каким выражением он смотрел на ее густые волосы, заплетенные в невинную косу. В течение дня ее волосы были стянуты в тугой узел, ни единой прядки не выбивалось из гладкой прически. Но сейчас волосы выглядели мягкими и немного вились около лица. И странно, что и ее чопорная ночная сорочка была очень провоцирующая. Он привык видеть женщин в черных или красных кружевах, а не в чистом, сияющем, девственно белом. Увидев ее полностью скрытой под одеждой, он захотел узнать, что там еще, кроме того, что можно разглядеть через шелк.
Когда он остался в нижнем белье, она откинула покрывало на кровати и почти толкнула его на постель. Потом, как будто проделывала это тысячи раз, подоткнула одеяло вокруг него, быстро чмокнула в лоб, повернулась, задула лампу у кровати и пошла к двери.
Она уже взялась за дверную ручку, когда опомнилась — где она и что только что делала. С изумлением на лице, она повернулась. Коул, подложив под голову здоровую руку, усмехался над ней с удовольствием.
Неожиданно они оба расхохотались.
— А будет мне рассказ на ночь? — спросил Коул, заставив Дори покраснеть от смущения.
— Мой отец… — начала она объяснять, но потом засмеялась и сказала: — А какую историю вы хотели бы услышать? О банковских грабителях или о картежных секретах в полдень?
— В ней будут фигурировать мои друзья? Она еще веселее захохотала.
— Если речь пойдет о преступниках, то непременно о ваших друзьях, так что ли?
Он хмуро улыбнулся:
— Вы так сказали это, будто если меня посадят в тюрьму, то это будет воссоединение семьи.
— Подозреваю, что если вы когда-нибудь даже и заглядывали в церковь, то не дальше кладбища, — отозвалась она.
Она хотела пошутить, но шутка вышла неудачной, потому что в том, что она сказала, было много истины. Ни она, ни Коул, не хотели думать, как близко к смерти он жил.
С ее стороны постели горела лампа. Лишь подойдя к своей половине постели, она полностью осознала, что находится не в родительском доме, что мужчина — не отец-инвалид. Даже не взглянув на тяжелые сумки, которыми он разделил постель, она откинула одеяло, задула лампу и нырнула в постель — спиной к нему. Через некоторое время она спросила:
— Ваши родители — приятные люди?
— Нет. — Он помедлил. — А как ваши? Любили ли вы этого тирана, вашего отца?
— Никогда об этом не размышляла. Думаю, что любила. Он был единственным родителем, которого я знала.