Самозванец судорожно извивался, пытаясь вырваться. Из левого рукава выскользнул нож. Синкевич схватила его за руку с ножом и вывернула ее. Хрустнула кость. Нож выпал, и капральша перехватила его.
— Герой, — сказала она сдавленным голосом, схватила связку «трофейных» хвостов, висевшую на плече самозванца, и швырнула ее на пол.
— Сколько ты заплатил за это? — спросила она.
Бармен положил палец на кнопку вызова портовой полиции, но не нажал.
Синкевич так сжала горло самозванца, что тот аж посинел. Никто не пытался остановить ее. Правой рукой она оторвала рукав с эмблемой Охотников и бросила на пол, где валялись хвосты.
— Я в порядке, Си, — повторил Ковач, но позволил обнять себя за плечи.
Когда Охотники покинули бар, один из новобранцев пробормотал: «Ты, брехло поганое» и пнул ногой лежавшего на полу «сержанта».
Ковач между тем открыл, что если он сосредоточится, то способен идти самостоятельно. Около порта было большое движение, но пешеходы добродушно уступали дорогу огромным десантникам.
— Знаешь, Си, — сказал Ковач, — у меня иногда бывают грезы наяву. Я вижу себя дедом с длинной бородой, ко мне подходит девочка и спрашивает: «Прапрадедушка, что ты делал на войне?»
— Осторожно, сэр, столб, — предостерегла Синкевич. — Через пару минут мы дойдем до нашего скутера.
— А я ей и говорю, — продолжал он, — знаешь, деточка, я выжил на ней.
Он заплакал. Она прижала его к себе.
— Но я ведь никогда и не думал, что выживу, Си, — бормотал Ковач. — И не думал!
— Успокойтесь, сэр. Через минуту я уложу вас в кровать.
Ковач поднял на Синкевич красные от слез глаза:
— А знаешь, что интересно, Си? Я и не думаю, что я выжил.
— Успокойтесь…
— Если не надо убивать хорьков, то как сможет жить Миклош Ковач?