С каждым мигом его недовольство уменьшалось; чтобы утешиться, он устроит новые празднества.
– Я поеду на ристалище, – сказал он королеве. – Схвачусь с Брендоном. Он мне под стать. – И рассмеялся. – А потом закатим бал… маскарад… какого еще не видывали.
– Ты расточаешь отцовскую казну на эти церемонии, – заметила королева. – Они стоят дорого, а даже огромное богатство не вечно.
– Разве не лучше восхищать людей представлениями и веселыми празднествами, чем хранить казну в сундуках? Я предпочту быть самым любимым королем, чем самым богатым.
– Люди роптали на твоего отца. Не лучше ли было бы чем-нибудь порадовать их? Дай людям понять, что ты как-то загладишь отцовские вымогательства. Я уверена, милорд Норфолк и очень умный мастер Вулси придумают, каким образом это сделать.
Король сузил глаза.
– Может быть. Может быть, – раздраженно сказал он. – Однако имей в виду вот что: я тоже знаю… даже лучше Норфолка с Вулси, чего хочет мой народ. А он хочет видеть своего короля, знать, что король сделает Англию веселой страной.
Екатерина опустила глаза. Мальчик, за которого она вышла замуж, упрям; ей становилось ясно, что ему нужно постоянно потакать. Напрасно она выказала отвращение, когда перед ней положили теплое тело оленя; надо выражать удовольствие экстравагантными представлениями, так восхищающими его; надо неизменно притворяться изумленной, когда он предстает перед ней переодетым в Робин Гуда или незнатного рыцаря. Надо помнить, что Генрих молод; он, конечно же, быстро повзрослеет; а пока это еще мальчик, любящий мальчишеские игры. И нельзя забывать, что этот мальчик – самый могущественный человек в стране. Иногда ей кажется, что вложить скипетр в юношеские руки – все равно что дать своенравному, вспыльчивому ребенку меч для игры.
Генрих улыбнулся, и королева едва не содрогнулась, потому что в улыбке его была злобная жестокость, неожиданная на молодом, красивом лице. Хотя королева начала привыкать к такой улыбке, ей стало не по себе.
– Я приготовил для народа удовольствие, которое вознаградит его за все страдания.
– Какое же, Генрих?
– Помнишь, как я распорядился выставить агентов Эмпсона и Дадли к позорному столбу?
– Помню.
– И чем это кончилось?
– Кажется, толпа забила их камнями. Улыбка короля стала шире.
– Теперь я доставлю народу еще большее удовольствие. Да-да. Не бойся, я вознагражу народ за все страдания.
– Отдашь людям то, что твой отец отнял у них?
– У меня лучшая мысль! – ответил Генрих. – Гораздо лучшая. Я отдам им Эмпсона и Дадли. Они были вымогателями. Их казнят на Тауэр-хилле. Уверяю тебя, Кэт, люди приедут отовсюду, чтобы увидеть, как прольется их кровь… и возблагодарят своего короля, отмстившего за причиненное им зло.