У нас же мнения разделились. К началу 30-х годов в советской военной мысли оформились два направления – «стратегия сокрушения» и «стратегия измора». Первая нашла свое воплощение в знаменитых формулах «могучим ударом», «малой кровью на чужой территории», которые так дорого обошлись Красной армии в сорок первом. Вторая обходилась без формул, зато с постоянными ссылками на войну 1812 года, а методы своих оппонентов «оборонщики» презрительно именовали «кавалерийским наскоком».
Лидером первого направления был Тухачевский, легендарный командарм гражданской войны. Он считался лучшим военачальником Красной армии, хотя в военных кругах над ним посмеивались, называли генералом-подпоручиком и говорили, причем небезосновательно, что любимцу Троцкого[65] не хитро делать любую карьеру. Потом, как лучшего из боевых командиров, его поставили начальником Военной академии Красной армии – правда ненадолго, однако он успел вообразить себя теоретиком и начал продвигать свои теоретические разработки.
Лидер второго направления – «оборонщиков» – Свечин был человеком по-настоящему образованным, уже в Первую мировую войну служил в Генеральном штабе и хорошо знал как возможности армии, так и возможности страны. Зато имел неподходящее происхождение – из «военспецов», а его теория не нравилась малообразованным, но чрезвычайно решительным командирам гражданской войны.
Эти двое схлестнулись всерьез, и вслед за ними все военные теоретики разделились на два лагеря. Спорили отчаянно, тем более что оба «главнокомандующих» отличались на редкость скверным характером и в выражениях не стеснялись, а вслед за ними не стеснялись ни в методах, ни в выражениях и их сторонники. А когда в 1930 году ОГПУ занялось военными,[66] в ход пошли не только аргументы, но и доносы. И точно так же сводили счеты в тридцать седьмом.
Это комдив понял на собственной шкуре, поскольку он-то как раз принадлежал к сторонникам Свечина, и в его деле «пораженческие настроения» раскручивались в полном объеме. Кроме имен, Берия дал ему и свои соображения по поводу виновности и невиновности каждого из арестованных, и еще тогда Громов заметил, что среди заговорщиков было больше «кавалеристов», а среди невинно пострадавших – «оборонщиков». Причем больше не на проценты, а в разы. Похоже, Берия был прав, и Ежов громил не просто военных, а наносил удар по определенному теоретическому направлению.
Но тогда, в тридцать восьмом, Громов никаких выводов не сделал. Освободившись, он не стал возвращаться в академию – стыдно было видеть сослуживцев, – а попросился в округ, и войсковые будни напрочь заслонили размышления о высокой стратегии.