– Хотите нуги? – предложила оказавшаяся рядом с нами девушка.
На серебряном блюде высились груды сластей из Монтелимара,[4] Жоэль взял кусок, я тоже, люди пили, веселились, кое-кто забивал косячок или готовил себе дозу. Гляди, Жоэль толкнул меня локтем, вон ведущий. В глубине зала, на эстраде, открылся занавес, кто-то убавил свет, в рамке, как две капли воды напоминавшей телевизор, показалось знакомое лицо, это лицо все видели сотни раз, месье Альбер, король прогноза погоды в вечерних новостях.
– Погоду! – взвыла толпа. – Погоду!
Месье Альбер изобразил легкое танцевальное па, осветитель замигал лазерами, погоду, кричал рядом Жоэль, погоду!
Пам-палам-памм-памм-пам-лапам-пам-палам-памм-пам-добрый-вечер-дамы и-господа.
Зал взорвался.
Сегодня облачно, без прояснений, сильные атмосферные вихри и антициклон говорят о том, что завтра также ожидаются небольшие осадки – пам-палам-пам-пам-палам-пам – дамы и господа, сегодня идет дождь, и завтра тоже будет дождь.
Шквал аплодисментов и истерического смеха встретил его слова, ведущий нацепил остроконечную шапочку и во все горло орал народную песенку: под дождиком пастушка овец гнала домой, под дождиком пастушка, подхватила толпа, меня пронзила какая-то странная грусть, все ясно, влипли по уши, Титаник идет ко дну, а мы поем, весело и бездумно, и эта мысль отдавалась в голове еще более страшным эхом, чем воспоминание о чудищах в церкви или кошмары у Эйфелевой башни.
Я получил все, что хотел, с каких-то темных личностей, приятелей Жоэля, сел на свой велосипед, на перекрестке у Бельвиля спасатели опять заорали стой, но с тем же успехом, что и по дороге туда.
Марианна не спала, и остаток ночи прошел в бесконечных спорах и размышлениях, нам не давал покоя все тот же бессмысленный вопрос, что нам делать и как мы будем жить завтра.
Ей было страшно, мне, к несчастью, тоже, ничего тут не поделаешь.
Так продолжалось и в последующие дни, выхода не предвиделось, пришла весна, а дождь все лил, многие не выдерживали, выживать становилось все труднее, я целыми днями мотался по странному болоту, в которое превратился Париж, в надежде добыть для подружки хоть немного еды, она должна была вот-вот родить.
Несмотря ни на что, я продолжал писать картину за картиной – уходящий под воду, охваченный безумием город.
По части таинственных явлений наблюдалось затишье, на данный момент нас окружала лишь сырость, нищета и голод, единственный раз мне встретилось что-то не совсем обычное, большой олень в Бютт-Шомон,[5] с рогами в форме креста, похоже золотыми, он излучал ослепительное, почти невыносимое сияние, словно вобрал в себя весь солнечный свет, тогда как мы месяцами не видели ничего, кроме серых облаков и ночного мрака, память о солнце и лете превратилась в жестокий мираж, одно упоминание о них переполняло меня горечью и болью. Я по-прежнему виделся с Жоэлем, в основном в связи с нашими общими делами, но и ради развлечения тоже, меня угнетало отсутствие музыки, а в Яве играли нон-стоп, там круглые сутки была фиеста, море алкоголя и наркотиков, да и то сказать, все припасы со складов, раскуроченных водолазами, рано или поздно оседали здесь, на улице Фобурдю-Тампль, их скупали тузы, а потребляли мы, клиенты, поджидая запоздалую зарю, со временем я стал завсегдатаем заведения.