Вернувшись домой, я застал Марианну в слезах, у младенца случились судороги, он отказывался брать грудь, у меня мелькнула мысль пустить им пулю в голову, в упор, во-первых, чтобы меня оставили в покое, а во-вторых, чтобы избавить их от будущих страданий, – нас ожидали черные дни, я это чувствовал; признаться, намерение было довольно странное, вовсе не это полагалось думать и чувствовать в подобных обстоятельствах, в общем, я сделал над собой усилие, взял Флавия на руки и стал его укачивать, идти за врачом не имело смысла, чудо еще, что он подвернулся во время родов, я напевал какуюто чушь, массируя малышу плечи и шею, баю-бай, баю-баюшки-баю, и мой отпрыск в самом деле заснул, предварительно насосавшись своей мамаши, так что та успокоилась и убедилась, что он не в коме и анорексии у него тоже нет.
В ту ночь мне снилась окружная магистраль: я ехал довольно быстро, машин было много, их становилось все больше и больше, жидкокристаллические дисплеи безоговорочно утверждали, что заторов нет, заторов нет, а впереди была явная пробка, моя машина врезалась в другие, словно громадный кусок мягкой резины – мягкой резины, отчетливо напоминающей чудовище, Левиафана… я проснулся, и на меня навалилась огромная тоска и печаль, окружной больше не было, дисплеи не работали.
– Ты любишь меня? – спросила наутро Марианна. – Скажи, ты меня любишь?
Господи, как можно тратить время на подобные глупости, когда вокруг такое творится.
– Не знаю, – сказал я, еще не успев отойти от ночного кошмара и исчезнувшей окружной, – похоже, что да, но обстоятельства не слишком располагают.
Она опять разревелась, ребенок проснулся и завизжал, я счел за лучшее спуститься этажом ниже, в мастерскую, чтобы не сорваться, в последние дни это случалось со мной не раз, и потом я всегда раскаивался.
Я сварил кофе, долго ли еще можно будет себе позволять эту маленькую роскошь, я ни секунды не верил, что все образуется, что опасности позади, и как раз обдумывал этот мрачный прогноз и что делать с младенцем и с Марианной, когда в дверь постучали.
– Войдите, – сказал я, хватаясь за пушку, пришлось-таки ее купить, – входите, не заперто.
Но это оказался не злоумышленник и не грабитель, а всего-навсего соседка, ей непременно нужно было мне сообщить, что занимать чужую квартиру и воровать чужие вещи нехорошо – она имела в виду мой набег на помещение после смерти всех этих бедных стариков из нашего дома; пока она говорила, мне пришло в голову, что ведь на сторонний взгляд я последний мерзавец, на мне и грабежи, и ночь в Сен-Клу, а теперь я еще и пожиратель стариков. Да-да, вы совершенно правы, в конце концов ответил я, указывая ей дулом пистолета на выход, простите, но у меня много работы, мне нужно рисовать; ее вторжение и вопрос Марианны совсем меня достали – какой смысл вилять, ну дурной поступок, ну злой умысел, ну искренняя любовь или истинная привязанность, мы же уперлись в стену, в самую суть проблемы, и, по моим представлениям, разобраться в ней не хватит никаких наших сил.