Спорить она не могла, она была слишком захвачена чувственной паутиной, которую он сплел. Ей хотелось большего. Прямо сейчас. И кажется, он это понял. Он осторожно стал ласкать вход в ее ущелье, пока ей не захотелось кричать, потом его палец медленно вошел в нее.
Чуть брезжущему ее рассудку представлялось, что это проникновение успокоит ее желание, и так оно и было. Некоторое время. Но потом легкие движения этого пальца снова разожгли в ней вожделение, еще более отчаянное и сильное.
Он делал это явно нарочно, и наконец она прижалась к нему, впившись ногтями в его руку и извиваясь всем телом.
Готовая сдаться.
Облегчение, физический покой, которые охватили ее, были ей наградой, она пылко обняла его и обмякла в его руках, с трудом сознавая, что он убрал руку и опустил ее юбку.
Он все еще не отрывал от нее губ, но пыл уже ослабевал. Она поняла — он снова воздвиг барьеры, отгородив ее от топки и пламени.
Когда он поднял голову, она запустила руку ему в волосы и притянула к себе. С трудом подняла отяжелевшие веки и внимательно посмотрела в его глаза.
Но ничего не смогла в них увидеть даже на таком расстоянии.
— Почему вы остановились? — Его взгляд упал ей на губы, и она крепче вцепилась в его волосы. — Если вы заговорите о времени и расписании, я закричу.
Он, хмыкнув, взглянул на нее.
— Не о времени. О храмах. Мы пока еще не добрались до этого храма.
Ей не очень понравилось его объяснение, но спорить она не стала. Ей пришлось согласиться с тем, что на его территории она не может ему диктовать.
Вечер был теплый, и времени у них было достаточно. Теперь он положил ее на себя, прижав спиной к своей груди, и обнял. Ее кожа остывала, мысли лениво двигались. Этот момент благословенного покоя он урвал для себя. Лежа в таком положении, она не могла видеть его лица — не могла видеть, как он смотрит на нее.
Ему нужно было отдышаться, и он не хотел, чтобы она догадалась, что он в этом нуждается. Не хотел, чтобы она заподозрила, что сам он с трудом удержался на поверхности.
На поверхности моря, по которому он плавал столько раз, что и не сосчитаешь.
Женщины, обладание ими никогда по-настоящему не имели для него значения — в прошлом. Он полагал, что обладание Амелией будет если не совсем таким же, то и не слишком отличным других.
Но слепая потребность, охватившая его только что, была ему внове. Слепая страсть, слепое желание — с этим он был знаком, но слепая потребность? Это что-то новое. Такого с ним еще никогда не бывало. Он не мог логично объяснить, почему потребность овладеть ею вдруг стала такой острой. Такой абсолютно необходимой.