Она лишь понимала, что не в силах пошевелиться и не может от них спастись.
В доме и в саду Альберты Фабиан все работали как в лихорадке.
— Она проломила балконные перила, — доложил сверху один из полицейских.
Шеф полиции договорился с окружным уголовным розыском, чтобы прислали еще людей. Кристер Вийк открыл дверь веранды, но вынужден был признать:
— Да, на озере волнение, и вода слишком мутная, дна не видно. Нужны лодки и прожекторы.
Эрк Берггрен помчался доставать все необходимое.
— Полли не смогла бы жить с этим грузом, — сказал комиссар, словно отвечая на немой вопрос адвоката.
— Она мне так нравилась, — с грустью признался тот.
— Она нам всем нравилась, — сказал Еспер.
— Проклятый дом! — в отчаянии крикнула Мирьям, ее била дрожь. — Я ничего не возьму отсюда.
Лиселотт Люнден, у которой по щекам текли слезы, спросила, всхлипывая:
— А что же нам тогда делать с твоей частью?
— Забирайте все себе, ведь у вас почти нет мебели, — отмахнулась Мирьям. — Если на нашу долю вообще хоть что-то останется, после того как государственный фонд и Венесуэла получат свое.
— Я снимаю с себя полномочия душеприказчика, теперь я не скоро вновь соглашусь на эту роль.
— Кристер, если у тебя есть время, я бы хотел поговорить с тобой с глазу на глаз, — сказал пастор.
— Охотно. В гостиной нам никто не помешает.
Они уселись в кресла, обтянутые красным шелком, и Кристер впервые за этот день закурил свою трубку.
— Что тебя интересует?
— Объясни мне, какая сила заставила робкую, нерешительную девушку сначала отравить человека, а затем совершить самоубийство?
— На такой сложный вопрос невозможно дать исчерпывающий ответ, — сказал Кристер. — Но, пожалуй, главная причина — ее болезненная неуверенность в себе. Моя жена, которая учила ее пению, считает, что Полли была лишена самого естественного — веры в себя.
— Франса Эрика тоже беспокоила ее несамостоятельность, — напомнил пастор Люнден. — «Ее родная мать умерла, — говорил он, — вот девочка и привязалась к Альберте, ходит за нею, как хвостик. Ей надо научиться самой о себе заботиться».
— Она обожала Альберту, — сказал Кристер. — Но, может быть, еще больше — этот дом.
— Это верно. Дом был для нее святыней, она не могла спокойно слышать о его продаже.
— За то недолгое время, что я знал Полли Томссон, она проявила себя как натура крайне неуравновешенная. То была молчалива и задумчива, то внезапно оживлялась. И это вечное напряжение — она всегда была как натянутая струна. Конечно, смерть Альберты вывела ее из равновесия. Она вбила себе в голову, что история с печкой была подстроена, и боялась убийцы. Воображаемого убийцы.