– Как ты помнишь, разворачиваются обычно в марше, когда «не место словесным кляузам», – ответил Андрей. – Не обижайся, я пошутил. А интересно мне, потому как она – член ячейки «Ленинца», – Рябинин сделал строгие глаза.
– Ну, если так… – робко протянул Меллер. – Видишь ли, она меня волнует чрезвычайно. Она такая… – Наум не нашел слов и сделал несколько резких движений руками, будто лепил снежную бабу. – Такая зажигательная! И потом, в ней, представляешь, совершенно законченный народный дух.
– Определенно? – улыбнулся Андрей.
– Ну да! Скажу по величайшему секрету: я под ее воздействием написал цикл стихотворений на народные темы, двенадцать штук. Символично, как выражается наш Лютый! Кстати, Андрей, Надежда к тебе весьма благоволит. Говорит, что ты интересная личность.
– Да ну? Совершенная неожиданность, как выражается наш Меллер! – от души рассмеялся Рябинин.
– Перестань передразнивать, – отмахнулся Наум и мечтательно произнес. – Знаешь, у меня, наверное, к Надежде будет серьезное отношение. Она мне определенно нравится, мне с ней приятно. Я разговариваю с Надеждой часами…
– Ты, – уточнил Андрей.
– Я, – кивнул Меллер и открыл было рот продолжить.
– А она?
– Она? Слушает. Надежда любит послушать, ей интересно. Да и сама она интересная девушка, ладная, – Наум тряхнул чубом, хитро прищурился и дернул приятеля за рукав. – Хватит о Вираковой. Ты лучше поведай о своих «амурчиках» с Полиной.
– Что сказать? Я ее люблю, – твердо отозвался Андрей.
– Вот так вот! Смело, Андрей Николаевич, определенно смело! – немного оторопел Меллер.
– Своих чувств я не скрываю, – пожал плечами Рябинин.
– Эт-то, я тебе скажу, по-комсомольски!
– Честность – не столько комсомольская добродетель, сколь человеческая.
Меллер кивнул, соглашаясь с правотой суждения, и негромко спросил:
– Она хорошая, Андрей?
– Полина? Восхитительная. Признаться, никогда не верил в такую любовь, захватывающую все существо, все думы; когда каждая ее черточка, жест, взгляд или слово радуют от души! Впервые за последние семь лет я счастлив, Наум, – Андрей широко улыбнулся и, понизив голос, добавил. – Я счастлив как дитя… Мне хочется писать ей стихи и петь забытые песни…
– Ты писал стихи? – удивился Меллер.
– В юности, давно. Сочинял любовные послания одной гимназисточке и подбрасывал голубые конверты в почту.
– А она? Принимала достойно?
– Она? Смеялась.
– Глупая! – взмахнул кулаком Меллер.
– Да нет, просто молоденькая.
– Скажи, а стихи хорошие были? – не унимался Наум.
– Для меня в ту пору – да. В них жило мое детское чувство. Сейчас они выглядели бы неуместными, – вздохнул Рябинин.