Тайтэки взглянула на Фукукана и поняла, что больше всего ей хочется стремглав бежать из его шатра. Она попыталась улыбнуться, уговаривая себя быть храброй и попусту не трястись — такое происходит в жизни каждой женщины, но в глазах у нее стояли слезы, а кончики пальцев начали холодеть. Дивясь неожиданной робости гордой дочери Нибунэ, Фукукан приблизился к ней и, мягко улыбаясь, попросил:
— Красавица моя, не гляди на меня, как ягненок на волка! Я всего лишь твой муж, и если когда-нибудь заставлю тебя плакать, то только от радости.
Пальцы его коснулись щеки Тайтэки, и та потянулась к нему, как цветок к солнцу. Рот мужа накрыл ее губы, вобрал их в себя, и она едва не задохнулась, мгновенно позабыв о толпившихся за стенами шатра мальчишках, Алиар, Нибунэ и гостях, которые скоро должны были вернуться. Позабыла она и о Тамгане…
На следующий день Тайтэки, разумеется, не вспомнила о том, что хотела повиниться перед нангом кокуров, а если и вспомнила, то, рассудив, что чужая беда ахами пройдет, намерения своего не исполнила. Удивляться тут нечему: кто кому надобен, тот тому и памятен. Нечего, стало быть, удивляться и тому, что Тамган не забыл слов, сказанных ему Тайтэки на Кургане Предков. И не его вина, что стали они со временем казаться нангу кокуров еще более обидными и оскорбительными, чем были на самом деле.
— Что ты там, Хегг тебя проглоти, бормочешь? Заклинания или молитвы? Неужто думаешь, будто я уже готов предстать перед Длиннобородым? — прохрипел Ратхар Буревестник из-под вороха шкур.
Эврих вздрогнул, несколько мгновений вглядывался восунувшееся лицо капитана, а потом уверенно произнес:
— Кризис миновал. Теперь ты быстро пойдешь на поправку и не скоро предстанешь перед Храмном, дабы сражаться под его воительством и пировать в Дружинном Чертоге.
— Зачем же тогда меня перетащили с «Крылатого змея» на «белуху» и засунули в этот крысятник? — настаивал Буревестник. — Зачем ты бормочешь надо мной, как выжившая из ума старуха?
— Я сочиняю стихи. Балладу о последнем плавании Астамера, — сказал Эврих, поднося к губам недужного глиняную кружку с укрепляющим отваром.
— Стихи? — Капитан «Крылатого змея» вытаращил глаза. — Так ты еще и стихи умеешь слагать?
— Нет, не умею, — честно признался аррант, вливая мерзейшее на вкус пойло в глотку больного. — Однако я подумал, что родичам Астамера приятно будет услышать балладу, и решил попробовать.
— У, гадость! Если стихи у тебя такие же, как снадобья, которыми ты меня потчуешь… — Ратхар откинулся на спину, некоторое время лежал неподвижно, а потом попросил: — Ну-ка прочитай, что у тебя получилось.