Утром, конечно, головная боль. А через несколько часов куда-то ехать, в какой-нибудь Нижний Тагил или в Нижний Новгород – ныне Горький. В общем, надо срочно что-то делать. Ибо виски раскалываются, голову невидимый обруч сдавливает похлестче шлема. Короче, никуда не деться. Приставленный адъютант в курсе. Мигом туда-обратно. В смысле до магазина. Если, конечно, уже одиннадцать. Но можно и до этого, только с переплатой, с заднего крыльца. Долгосрочное здоровье моему товарищу майору до одного места. Мне ведь не в космос: в самолет пассажиром, а потом на трибуну какого-нибудь тракторно-танкового завода. А вот если я сковырнусь в его дежурство, этого ему не простят. Он ведь наверняка хочет когда-то до подполковников дорасти.
Ну и покатилось, повалилось. Потом кто-то из докторов-академиков предложил психотерапию нового вида. Решили занять меня, помимо административных дел, еще и летной подготовкой. Ну, сам понимаешь, посадить меня в истребитель позади какого-нибудь салаги старшего лейтенанта, капитана? Что он подумает о герое космоса, когда я на первой же «бочке» блевану ему за шиворот? Ясное дело, за штурвалом целый командир части, да еще в придачу равный мне по званию, тоже полковник. И тоже Герой Советского Союза. Постарше меня, понятно. Ты ведь в курсе, Владислав Николаевич, что до меня Героя не за военные заслуги получил только один человек – командир первой атомной лодки «Ленинский комсомол».
Волков кивнул.
– Так что уж ежу понятно, Серегин получил своего Героя за сбитых фашистов. Ну и ожидали, наверное, что он меня по-отечески, потихонечку и лояльно приструнит. Кто знает, может, так бы оно со временем и случилось, все-таки человек не только Корею прошел, а еще до нее фашистов из своего штурмовика дырявил. Но не сложилось. Слушай, Владик, сколько мне еще в этих чертовых штанах загорать?
– Еще долго, Юрий Алексеевич. Продолжайте, покуда нас не отвлекают плановые инженерные тесты.
– И, значит, начал я летать с Владимиром Сергеевичем. (Вечная ему слава!) Уже после первого полета, когда я на него действительно рыгнул, стал он на меня смотреть с сочувствием. «Юрий Алексеевич, – сказал он мне и правда по-отечески, – возьмите себя в руки. Что ж это вы с собой сделали? Вы же наш главный советский символ, после серпа и молота». Можно подумать, я сам этого не разумел? Тем не менее, дабы меня совсем не угробить, стал он летать со мной через раз. В смысле по документам фиксировалось как положено, все тютелька в тютельку, а в действительности – когда один из двух, когда один из трех вылетов. Серегин мог это сделать. Он ведь был командир части, и к тому же уважаемый. Любили его все: и летчики, и техники, и весь личный состав. Ну а какая была альтернатива? Сказать, что я уже ни на что не годен? Это ж не только мне, а и самому себе поставить крест на дальнейшей карьере. Ведь получится – не справился с важным правительственным заданием. В общем, вот так я и летал.