Выражение печали не сходило с лица Мари. Все принимали его за естественное проявление горя, однако она была полна планов добраться-таки до состояния де Дрё д’Обре, а значит – добраться до братьев. Дорожка казалась ей проторенной: яд подействовал раз, подействует и другой. Но теперь ей была необходима помощь любовника – ведь не могла же она поселиться сначала у одного брата, потом у другого и обоих собственноручно спровадить на тот свет. Тут и самому тупому из людей их кончина показалась бы подозрительной. А маркиза ни за что не хотела навлечь на себя ни малейшего подозрения. Она должна была оставаться ангелом для всех!
Они с Сент-Круа долго думали, как самым естественным образом подстроить погибель младших де Дрё д’Обре, и наконец придумали.
Теперь в игру вступил весьма преданный Сент-Круа человек – его лакей и доверенное лицо Лашоссе.
Это был субъект с темным прошлым. В свое время Сент-Круа спас его от тюрьмы, а может быть, и от казни, так что Лашоссе был вполне предан ему . Тем паче что ему светила весьма щедрая награда после того, как оба молодых де Дрё д’Обре отправятся на тот свет, а маркиза с ее любовником приберут к рукам их состояние.
Братья Мари-Мадлен заслуживали, с ее точки зрения, смерти тем более, что им тоже не нравилась связь их замужней сестры с любовником, которую маркиза вовсе не скрывала, пользуясь тем, что муж далеко, а отца уже нет в живых. Братья ужасно донимали ее своими упреками! Однако, как ни печально, с немедленным уничтожением этих высокоморальных зануд маркизе приходилось повременить (в разумности и расчетливости, как мы уже говорили, Мари-Мадлен отказать было нельзя). Она рассчитала, что несколько скоропостижных смертей, случившихся подряд в одном и том же семействе, непременно вызовут подозрение, особенно при том, что результатом их будет получение мадам де Бренвилье крупного наследства. Нужно было подобрать такой яд, так его использовать, чтобы он действовал медленно, и картина умирания де Дрё д’Обре напоминала течение хронической болезни.
Для того чтобы не ошибиться, следовало провести опыты, конечно. Мари-Мадлен пораскинула умом… Опыты на собственных служанках исключались, это и дураку понятно. Во-первых, непременно вызовут подозрения, во-вторых, хорошими служанками разбрасываться не стоит. Нужно найти материал, как выражаются образованные люди, in anima vili, то есть малоценный. Найти тех, кто и так обречен на смерть!
И Мари-Мадлен обратила свои взоры в больницы. Она почему-то была убеждена, что всяк, попадающий в сии богоугодные учреждения, заранее приговорен, ну и не видела ничего дурного в том, чтобы исполнение приговора свыше ускорить. Она слыла дамой благочестивой и сердобольной, а потому ни у кого не вызвало удивления то, что она затеяла сама варить для больных многочисленные бульоны, собственноручно готовить для них сладости (страсть к кулинарии вообще была ее большой страстью!), отправлять им из своих погребов вина. Маркиза, конечно, приносила свои подарки сама, сама же и раздавала их больным, окружала избранных особым попечением и заботой, вызывая горячую благодарность у них и умиление у окружающих. Она проявляла неприкрытое беспокойство, наблюдая, как больные постепенно хирели и увядали, превращаясь в живые скелеты, и во всеуслышание ругала общественную медицину и государство, которое не отпускает никаких средств на содержание бесплатных больниц для бедных, так что им приходится существовать лишь на доброхотные даяния, весьма скупые. Правда, браня человеческую скупость, Мари-Мадлен при этом не давала в кассы больниц ни единого су, потому что расстаться даже с малой монеткой ей, при ее непомерной алчности и скупости, было страшно тяжело. То есть она могла швыряться деньгами ради своих прихотей и ради причуд своего любовника, но для других – нет и нет! Вот разве что для того, чтобы ускорить их погибель…