Потом она кормила Майю бульоном и кашей, они снова пили кофе и говорили, говорили... Соне было почему-то очень хорошо здесь, в этой старинной коммуналке, исчезла тяжелая, как гранитная плита, тревожность последних дней, успокоилась и мучительная внутренняя дрожь. На душе было светло и чисто, как в церкви. И надо было давно по всем правилам приличия встать и уйти, но так не хотелось!
Уже стоя на остановке автобуса, она вспомнила, что так и не позвонила домой, не узнала, как там хозяйничает ее бедный простуженный ребенок, и обругала себя последними словами. Неужели в самом деле Майя права, и она не умеет любить своих детей? Вон идет ее автобус, она сейчас сядет к окошечку и посидит, подумает...
Да, пожалуй, Майя права, да и Сашка права. У Мишки всегда загнанные испуганные глаза, но это, наверное, от ее девичьих комплексов, она девочка некрасивая, крупная, всегда сутулится... Сашка вообще с рождения агрессивная, ей не любовь нужна, а сплошные ссоры и скандалы. Машка же просто общительная очень, хоть и маленькая еще, и ей интереснее с Лизкой, чем с матерью. Хотя если б она общалась с Лизкой не в Надиной квартире, а в Сониной, она б это общение, наверное, быстренько прекратила...
А сама она, Соня, разве долюбленный ребенок? Отец умер рано, она еще совсем маленькой была. От мамы она просто сбежала после школы, поступив в институт. Именно сбежала, потому что мама после смерти отца стала слишком претендовать на общение, слишком желала дочерней близости, участия, не оставляя ей ни минуты для самой себя. А иногда и просто требовала от нее конкретных проявлений любви, не столько ради самой этой любви, сколько для поселкового общественного мнения. «Соня, я прошу тебя, сходи сегодня со мной в кино! И держи под руку, и улыбайся мне, чтобы люди видели! Только надень что-нибудь новое, ради Бога, а не эти старые джинсы! Еще подумают, что я тебя плохо одеваю...» Может, она и уехала тогда от этой маминой любви-показухи? Не нужен ей был никакой институт, душа оставалась там, на окраине поселка, среди тишины, ветра, берез и огромной отцовской библиотеки. Уехала в город, спасаясь бегством, как загнанный заяц, подальше от матери, чтоб уже ни за что и никогда не вернуться. Остаться на любых условиях, хоть за что-нибудь зацепившись. За замужество, например. И на маминых похоронах она совсем не плакала. Могла навзрыд плакать над книжкой, а на похоронах – нет... Не любила она маму, чего уж греха таить, но детей своих она любит, любит! Как она переживала за Мишку, когда та поступала в институт! Конкурс был бешеным, и наняли репетитора, и платили ему огромные для семьи деньги. А сколько ее нервных клеток унесли Сашкины капризы? Девчонка же ни в чем отказа не знает, все получает по первому требованию! А ее последняя выдумка со стриптизом чего стоит? Нет, нельзя ее упрекнуть в нелюбви к детям! Да и вообще, что еще за «любишь – не любишь», когда им скоро есть нечего будет? Какие такие нежности при нашей-то бедности? А может, ей это самое умение любить природой не дано? А против природы не попрешь! И вообще, уважаемая моя Майя, ты не психоаналитик, который может рассматривать в микроскоп самые тонкие движения души, принадлежащие по праву только мне одной, и пытаться определить там, как в крови и моче, качество составляющих частиц, чтоб потом судить, какая ты есть, и обязательно приклеить какой-нибудь ярлык... Детей, видишь ли, я не люблю! Обойдусь и без твоего психоанализа! Сама разберусь, не дура...