– Почему? Тебя помним, – отозвался второй из парней. – В беседке во дворе двадцать седьмого дома дело было. А больше ни с какими девчонками не связывались. Слово даю!
– Да кто поверит вашему слову? – продолжала возмущаться Оксана.
– Послушайте! – взмолился Семенов. – В третий раз прошу, отпустите Пашку с Ромкой. Они ни при чем! Я и так все скажу, потому что… в общем… хочу сказать… Действительно надоело в себе носить, да и вам неплохо бы, наконец, дать оценку кое-чему…
– Ладно. Илья, Кепа, отпустите их, – Леня кивнул на уже здорово напуганных Пашку с Ромкой. – Пусть катятся. И подальше. И быстрее, пока мы не передумали!
Когда парни, не оглядываясь, быстро скрылись за вагончиками, Пивоваров опять обратился к Семенову:
– Я все-таки ничего не понимаю. Допустим, я такой гад – смеялся над тобой, хотя и не помню этого. А Оксана при чем?
– Не надо, Леня, – Оксана умоляюще посмотрела сначала на Пивоварова, а потом на Сашку. – Я знаю, при чем… Не надо говорить…
– Отчего же не говорить? – криво улыбнулся Семенов. – Скажу! Не все, конечно, не бойся… – Он оценивающе оглядел Оксану, будто видел ее впервые, и девушка поняла, что оценка была явно не в ее пользу. – Ленечка твой тебя, скорее всего, не бросит. Во всяком случае, будем надеяться… Так вот: ты думаешь, мне нужны твои бриллианты? Нисколько! Мои родители хорошо зарабатывают, и я, думаю, буду не хуже. Плевать мне на твои бриллианты! Я брошу их тебе в лицо! Они у меня дома лежат – тебя дожидаются. Я хотел, чтобы ты помучилась, как я, пожила бы месячишко-другой в страхе. – Он горько рассмеялся. – И сдается мне, что это удалось, не так ли, Оксана Величко, первая красавица 9-го «А»?
– Сашка! – содрогнулась Оксана. – Неужели ты столько лет хранил в себе обиду? Ты что, специально перешел в девятый класс в нашу школу, чтобы отомстить?
– Слишком много чести столько лет вас помнить! Мне казалось, что я вытравил из себя эти жуткие воспоминания, тем более что Жабиком меня нынче называть затруднительно… – голос Семенова зазвенел. – Со школой получилось случайно… В вашей школе, единственной в районе, информатику преподают на высоком уровне. Мне нужно… хочу стать программистом… или историком… не решил еще… Я и сам вас с трудом узнал. За четыре года все здорово изменились. Может быть, я бы и не вспомнил, если бы не Гийка. Грузин, да еще таких красавцев, не так много в русских школах. Кроме того, Семенов – все равно, что Иванов: таких в каждой школе навалом, а Сохадзе – пойди поищи! Я как увидел его, покой потерял. Перед глазами без конца всплывала картина, как он в лагере сидит передо мной на моей же кровати и нагло, демонстративно ест коржики, которые испекла моя мама и в посылке прислала. Не мигая, достает коржик – и в рот, почти целиком. Когда наелся, другим стал раздавать. Коржики кончились, все за конфеты принялись. Есть уже не могли, кидаться начали. Потом мамино письмо достали и взялись вслух читать. Мама, между прочем, писала: «Сыночек, угости товарищей», – а «товарищи» сами… и не спросили… и мне ничего не оставили… а я… – Сашку передернуло, – твердил про себя только одно: «Мамочка, прости, мамочка, прости…»