- Я поклялся съехать верхом с большой каменной осыпи на улице Шайло, сверху вниз.
Маркиз подскочил на стуле.
- Да ведь это сумасшествие! - вскричал он.
- Знаю, и потому-то именно я и взялся за это.
- Ручаюсь, что тут замешена женщина!
- Разумеется.
- Ну, так я поберегу на будущее убедительные речи, которыми я хотел было тебя огорчить. А для кого эта безумная затея?
- Для Брискетты.
- Хорошенькая девочка с Вербовой улицы? Ну, приятель, у тебя вкус недурен! Я не могу смотреть на неё без того, чтобы не позавидовать счастью негодяя, которого она полюбит... У неё такие глаза, что она кого хочешь сведет в ад и станет ещё уверять, что это рай... Было время, что я, как только придут черные мысли, шел прямо в лавку к её отцу. Бывало, посмотришь, как она ходит туда - сюда, да послушаешь, как поет, что твой жаворонок... Ну, и горе пройдет прежде, чем она кончит свою песенку.
- Значит, ты считаешь, что я прав?
- Еще бы! Я и сам съехал бы вниз со всех больших и малых осыпей, и опять наверх бы влез, чтоб только принцесса Мамьяни...
Маркиз остановился, вздохнул и, положив руку на плечо товарища, продолжал:
- А чем я могу помочь тебе в этом деле?
- Мне казалось, что нужно к этому дню, к Пасхе, доброго коня, чтобы и красив был, и достоин той, которая задала мне такую задачу... Я надеялся на тебя.
- И правильно! Выбирай у меня на конюшне любого испанского жеребца... Есть там темно-гнедой: ноги - как у дикой козы, а крестец - будто стальной. Он запляшет на камнях Пустерли, как на ровном лугу, на травке. Его зовут Овсяной Соломинкой.
Маркиз взял бутылку мальвазии и, налив себе стакан, сказал:
- Когда у подумаю, что у каждого из нас есть своя принцесса, мне так приятно становится. За здоровье Брискетты!
Он осушил стакан и налил опять:
- За твое здоровье, любезный граф; нельзя знать, что случится... Если ты погибнешь, я ничего не пожалею, чтобы утешить твою богиню.
- Спасибо, - сказал Югэ, - какой же ты добрый!
Темно-гнедого жеребца в тот же вечер привели в Тестеру. Его маленькие копыта оставляли еле заметный след на песке. У него была гибкость кошки и легкость птицы. Агриппа вертелся вокруг него в восторге от безупречных статей животного; но когда ему сказали, для чего предназначен этот чудный конь, он изменился в лице:
- Боже милостивый! Зачем я сказал вам, что вы влюблены! Да что она, совсем полоумная, что ли, эта Брискетта?
- Нет, мой друг, но она прехорошенькая.
Коклико и Кадур тоже узнали, в чем дело. Коклико нашел, что это безумие, а Кадур - что это очень простая вещь.
- А если он убьется? - спросил Коклико.